Глава 9

   Года за два до кончины, Старец просил игуменью Белевского монастыря написать для него икону: Божию Матерь изобразить сидящею на облаках так, как она изображена на их храмовой иконе Всех Святых, внизу же поместить поле ржи и скошенные снопы. Когда икона была исполнена согласно указания Старца и привезена к нему, то он назвал ее «Спорительница хлебов», поставил у себя в келье и показывал некоторым посетителям; затем велел сделать с неё списки и посылал на благословение своим духовным детям, преимущественно землевладельцам. За год до своей кончины, именно 15 октября 1890 г., Старец позвал монахиню, исполнявшую у него должность письмоводителя, и, указывая на икону «Спорительница хлебов», сказал: «Запиши чтобы ежегодно 15 октября здесь совершали празднование этой иконе; службу править по общей минеи, читать обыкновенный богородичный акафист, а припев петь следующий: Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою, подаждь и нам недостойным росу благодати Твоея и яви милосердие Твое.
    Замечательно, что на следующий год, именно 15 октября, состоялось погребение Старца Амвросия. Покинув свою обитель и в этот день сокрывшись окончательно в землю, он как бы вместо себя оставил эту икону, поручив обитель покрову Самой Царицы Небесной. С той поры явилось очень много желающих иметь список с оставленной Старцем иконы, и в обители имеются письма, извещающие о дивной помощи, полученной через сию икону в трудных обстоятельствах сельского хозяйства: засухи, неурожая и т. п.
    В июле 8 числа благочинным о. архимандритом Исаакием была совершена закладка каменного соборного храма на месте прежнего деревянного, который был перенесен на кладбище.
    Поздней осенью настоятельница матушка Евфросиния поехала на монастырскую дачу Рудново, осмотреть высохшую сажалку; в одном месте нога её провалилась в трясину, – сестры с трудом вытащили Матушку, но вскоре все забыли об этом происшествии. Весной следующего, 1890 г., Рудновский староста принес Настоятельнице полученное им письмо от неизвестного лица за подписью «Любитель благочестия», который сообщает, что ему известно о существовании в Рудновском хуторе св. колодца, который в настоящее время предан забвению. Когда Матушка настоятельница рассказала об этом Старцу, то он велел искать колодезь на том месте, где она увязла, и действительно в скором времени нашли старый забитый сруб, из которого по открытии показалась вода. В это время некоторые недужные сильно кричали. Батюшка слушал рассказ об этом с большим вниманием, и 1 июля сам приехал в Рудново. Через день он ходил на другую сторону сажалки за плетнем, молился там и, взяв лопату, вырезал на земле крест и велел копать новый колодезь сказав: «вот этот колодезь будет настоящий, а тот пусть останется!» Недужные волновались и кричали ужасно. На следующий день Батюшка вернулся в Шамордино, а 5 числа была освящена церковь на кладбище во имя св. Троицы.
    Прогостив в Шамордине около 2-х недель, Батюшка собрался уезжать домой. Назначен был день отъезда, и сестры с грустными лицами толпились около его кельи, чтобы проститься с дорогим отцом, принять благословение и проводить его до следующего года. Вот к крыльцу уже подана карета, в которую укладывали его вещи; все было готово, но Батюшка не выходил. Наконец всех стало удивлять такое промедление, тем более, что уже день клонился к вечеру, становилось сыро. Наконец карету отправили назад, объявив, что Батюшка ослабел и не может ехать. Встревожились сестры за своего дорогого гостя, и как ни хотелось им удержать его у себя подольше, но конечно не по случаю болезни. Однако к вечеру Старец отдохнул, и на другой день сборы возобновились, но та же слабость внезапно лишила его возможности ехать. Прошло несколько дней, – Батюшка совершенно оправился и снова пытался уезжать, но непонятное болезненное явление не замедлило явиться, лишив его сил. Приняв это троекратное препятствие за указание воли Божией остаться в Шамордине, Старец более уже не собирался и сказал однажды: «Совсем я здесь приконопатился». «Я задержался здесь, – писал он в Оптину, – по особому промышлению Божию, а зачем, – это означится после».
    Сестры долго не могли убедиться в действительности этого радостного события, и только когда уже наступила холодная осень они поверили, что Старец остался, и они целую зиму проведут с ним неразлучно.
    Наступила осень, а за ней зима, глубокие сугробы снега занесли маленькие домики скромной обители, расположенной в глуши и, казалось, разобщенной с остальным миром. Но не так было на самом деле; то и дело звенели колокольчики, и тройки за тройками подъезжали к монастырским гостиницам, в которых не хватало места. Этот слабый немощный с виду Старец привлекал к себе всех как магнит. И здесь, так же, как и в своей скитской хибарке, Батюшка выходил на общее благословение, и тут обращались к нему со всевозможными вопросами. Беседы этого дивного Старца не носили характера поучений, у него все было просто, жизненно, без малейшей натяжки. Те же живые рассказы, иногда с юмористическим оттенком, метко попадали в чью-нибудь душу, также просто и глубокомысленно разрешал он сложные житейские и душевные вопросы.
    Жизнь сестер текла среди обычных занятий и трудов, которых, пожалуй, при большом стечении народа и прибавилось, но зато близость Батюшки была источником таких утешений, которые останутся неизгладимыми. Старец занимал только что отстроенное помещение настоятельницы и при нем находился келейник; посетителей принимал мужчин с одной стороны, женщин с другой. На долю сестер выпадало даже такое счастие, что их назначали дежурить при Батюшке. Обязанность дежурной заключалась в том, что они докладывали о приезжих на женской половине, подавали Батюшке чай и обед, который состоял из легкого супа, кашички или картофеля и киселя. Откушав Батюшка звал дежурную и в награду давал ей или кусочек хлебца или остаток какого-нибудь блюда. За чаем Батюшка обыкновенно не допивал до конца последнюю чашку и отдавал это, бросив туда кусочек сахара, своей «келейнице». При этом нередко Старец вел с ней беседу. Нечего говорить, что эти минуты были и остались самыми светлыми и счастливыми в жизни. Вечером дежурная выслушивала вечернее правило, которое келейник вычитывал для Старца, а иногда и помогала читать, затем подходила к Старцу прощаться и благодарила его за доставленное утешение. Любвеобильный Старец сам благодарил ее за «труды», давал какой-нибудь гостинец и на прощанье говорил что-нибудь назидательное; но нередко дежурная, придя прощаться, находила Старца лежащего в полном изнеможении, с закрытыми глазами, и только молча принимала благословение, удивляясь его беспредельной любви, жертвующей себя без остатка. Под воскресенье и праздничные дни в келье Старца служили «бдения», которые первое время Старец служил сам, т. е. делал возгласы и читал Евангелие, а впоследствии, по слабости сил, он не мог этого делать, и для сего из Оптиной приезжал иеромонах. Певчие и чтицы помещались в приемной келье, а в остальных смежных комнатах стояли несколько человек сестер и приезжих, но не иначе как с особого разрешения Старца. Батюшка слушал из спальни и, любя внятное и неспешное чтение, нередко делал замечания. Наступало время чтения Евангелия, все присутствующие подвигались к дверям и обращались в слух и внимание; полуоткрытая дверь в спальню отворялась и на пороге показывался Старец в епитрахили и короткой мантии с открытой головой. Своей обычной, столь знакомой всем знавшим его, торопливой походкой подходил он к аналою и тихим старческим, слегка дрожащим голосом, читал Св. Евангелие. Какая это была торжественная минута: седой, согбенный Старец – живой проповедник Евангелия, и слова им произносимые становились как бы живыми, росли... и наполняли собой всю душу!... По прочтении Евангелия Старец прикладывался, затем обернувшись делал всем поклон и уходил в свою келью. Каждые две недели Старец приобщался Св. Таин. Духовником его, после о. Платона, был живший в Оптиной заштатный священник, который впоследствии был определен священником в общину. О. Феодор был маститый старец высокой жизни, принявший тайное пострижение. Первое время приносили к Старцу Св. Дары прямо из церкви в св. потире, но затем по слабости сил он не мог дождаться окончания обедни и приобщался раньше запасными Св. Дарами. В длинной мантии, епитрахили и поручах встречал Старец грядущего Господа земным поклоном и затем с великим благоговением сам приобщался. По прочтении молитв по причащении, он запивал теплотой и оделял присутствовавших, коих бывало 5 – 6 человек, кусочками просфоры.
    Подходило 7-е декабря – день именин Старца. С нетерпением ждали сестры этого дня и накануне, с Матушкой во главе, пришли поздравлять своего дорогого именниника. Каждая приготовила ему какой-нибудь подарок: кто написал икону, кто сшил фуфаечку, кто четки связал, кто носки. Батюшка с любовью принимал подарки от любящих детей, был весел, шутил, поднимал высоко чей-нибудь подарок, говоря: «чтобы никто не видал», всех благодарил за усердие и оделял пирогом и карамелькой. Между тем его Оптинские чада не захотели проводить этого дня одни, и старшие иноки с архимандритом приехали в Шамордино. В небольшом храме общины все было убрано по праздничному, горела люстра, клиросные пели все, что умели лучшего, и наконец после пения: Хвалите Имя Господне, когда все служащие выходят на средину, церковь огласилась могучим аккордом Оптинских священноиноков торжественно величавших Святителя Христова Амвросия, выражая этим свое сыновнее уважение тому, кто носил имя этого угодника и кто был дорог для них. На другой день после такой же торжественной литургии был совершен соборный молебен и провозглашено многолетие высокочтимому имениннику. Из церкви все отправились с поздравлением. Батюшка был растроган таким единодушным выражением любви, и смиренная душа его была смущена... Он благодарил о. архимандрита и старших иеромонахов и прибавлял: «Уж только очень много параду сделали». На половине Настоятельницы для гостей был приготовлен чай и обед.
    Вскоре после этих радостных дней Господу было угодно посетить обитель и Старца скорбью. Вечером 12 декабря, когда Старцу уже читали правило, по монастырю пронеслось грозное слово «пожар». Густое облако черного дыма стояло высоко; горел детский приют. Невообразимая суматоха поднялась в обители; ударили в набат. Первая мысль была о Старце, как ему сказать, чтобы не испугать его. Сквозь двойные рамы, маленький колокол не был слышен в его келье, но тем не менее когда вошедшая к нему монахиня решилась сказать ему о случившемся, то он спокойно сказал: «То-то я слышу как будто звонят». Затем сказав: «Спасайте детей», он отослал монахиню и не велел никому входить к себе.
    Малютки были уже в кроватках и их вытаскивали из горящего здания в одних рубашонках. Сонные, испуганные они дрожали от холода, и сестры разбирали их по своим кельям. Оптинский Скитоначальник иеромонах Анатолий, как духовник, находившийся в это время в обители, взяв в руки Казанскую икону Божией Матери пошел к месту пожара. Ветер дул на монастырь, и загорались соседние здания. Как только о. Анатолий стал с иконой против ветра, то все с изумлением увидели, что мгновенно пламя потянуло в другую сторону. Здание приюта сгорело как свеча, остальное все осталось невредимо. Так Царица Небесная вторично спасла обитель.
    С твердостью и глубокой преданностью воле Божией принял Старец посланное испытание. Вскоре он отправил одну монахиню в Калугу к известным ему благочестивым жертвователям за помощью. К великой чести калужан, с замечательным сочувствием отнеслись к делу не только те, которых имел в виду Старец, но и многие другие, узнав о несчастии, постигшем детский приют, старались кто чем мог доставить облегчение Старцу, и монахиня возвратилась в обитель успешно выполнив свою задачу.
    Детей временно разместили по монастырю, а с весны Старец приступил к постройке нового приюта за оградой под горой, где для детей были все удобства: свобода, лес и чистый воздух, а для обители также устранялся лишний шум.
    Так шла зима. Насельницы обители жили под теплым крылышком «Батюшки». Какая бы ни была скорбь, или уныние овладевало душой, – шли к Батюшке и под его благодатным воздействием все исчезало. Наступило Рождество и прошло особенно радостно. Под Новый год у Батюшки было обычное бдение. Сестры были бесконечно счастливы, что встречают Новый год вместе с дорогим отцом, осеняемые его молитвами и благословением, и на этом основывали свою надежду весь год провести мирно и безмятежно. Утром после обедни пришли все поздравить Батюшку. Он вышел на общее благословение и был очень серьезен. Сев на диван, он сказал начало стихотворения: «Лебедь на водах Меандра песнь последнюю поет»... и затем прибавил, что можно переделать и так: «Лебедь на водах Шамордандра песнь последнюю поет», пояснив, что лебеди поют свою песнь только один раз перед смертью. Тяжелое впечатление произвел на всех этот новогодний рассказ, хотя никто не понял его настоящего смысла; грустные и недовольные вышли сестры от Батюшки, не того они ожидали. Но вскоре неприятное впечатление сгладилось, жизнь пошла своим порядком и все было забыто.
    Подошел Великий пост. В прощеное воскресение приходили у Батюшки просить прощения и св. молитв на предстоящий пост. Батюшка слабых ободрял и оделял просфорками и сухариками. Незаметно и легко проведя пост, дожили и до Светлого Воскресения.
    Настала Светлая неделя. На 1-й день праздника все, как сестры, так и мирские приходили с Батюшкой «христосоваться», который всем давал красное яйцо и кусок кулича и пасхи. И поистине был светлый праздник, у всех на душе было радостно; да как же и быть иначе: Пасха – и любимый Старец разделяет вместе это великое торжество! Каждый день у него пели утреню, часы и вечерню, Батюшка сам пел вместе с певчими, задавал им тон, поправлял ошибки и, как знаток пения, делал разные замечания; по окончании недели, когда певчие стали благодарить Батюшку за то утешение, какое он им доставил, он ласково сказал им: «Спаси Господи», а потом прибавил: «будете вы вспоминать эту Святую». Никто не понял тогда этих слов и никто не подозревал, что на следующий год, в пятницу на Светлой неделе, когда установлено церковью празднество Божией Матери «Живоносный Источник», во имя Которой в Шамордине Батюшкою устроен придел, будет совершаться полугодичная память со дня его кончины.
    С наступлением тепла Батюшка стал выходить на воздух, ездил по корпусам, на место стройки нового приюта и вообще с обычной заботливостью входил во все дела обители. Старец, положив все свои силы и время на созидание и благоустройство этой обители, отдавал и все пожертвования, стекавшиеся к нему от многочисленных его духовных детей и почитателей. Но дающая рука его не умела отказывать никому, и потому частные благодеяния лились широкой рекой. Часто, отдав последнее какому-нибудь несчастному семейству, чтобы спасти его от ужасных последствий отчаяния, Старец ставил себя в затруднительное положение в экономических делах обители; случалось, что не было рубля в то время, когда нужно было платить сотни за доставленный материал или продукты. Подобные обстоятельства особенно сильно обнаруживали веру Старца. Лица, стоявшие близко к делу, поражаясь глубоким спокойствием и преданностью Провидению Батюшки, нередко были свидетелями неожиданной помощи от Господа, не оставляющего Своих верных рабов, крепко уповающих на Него. Но не мало огорчений приходилось ему переносить, и особенно тревожила его мысль, что обитель с такими широкими благотворительными задачами, не имеет для дальнейшего своего существования никакого обеспечения; тем не менее настоящие нужды, требовавшие немедленного удовлетворения, не давали возможности заботиться о завтрашнем дне. Изнемогая под тяжестью своего подвига, удрученный летами и заботами, Старец нуждался в покое и отдыхе. Но по его собственным словам, покой для человека настает только тогда, когда пропоют над ним: Со святыми упокой.
    Старец постоянно был обременен занятиями с посетителями, хозяйственными делами обители, перепиской и иногда доходил до полного изнеможения: бледное, истомленное лицо его выражало страдание, глаза были закрыты, голос совершенно покидал его. Сердце сжималось от жалости, глядя на полуживого Старца. Часто Батюшка сам со скорбью говорил: «Ведь не верят, что я слаб, а ропщут».
    О возвращении в Оптину не было и речи; Старец видел, что присутствие его в Шамордине было необходимо, и что на это есть воля Божия. В течении лета Батюшка несколько раз ездил в Рудново, где для него был выстроен отдельный домик. Здесь Батюшка гостил по нескольку дней, также принимал посетителей и вел обычный свой образ жизни. Колодезь, выкопанный по его благословению, многие посещали: вблизи него было устроено помещение для обливания, и Старец многих посылал туда. Но кроме того под своей хибаркой он благословил своим келейникам копать землю, сам спускался туда не иначе, как в епитрахили и поручах и входить туда никому не позволял. Глину, выбрасываемую оттуда, раздавал больным, и было немало случаев чудесной помощи по его молитвам. Под воскресенье там также совершались всенощные. Дачные сестры, занятые работой, никогда особенно не занимались пением и знали только некоторые тропари и молитвы. Батюшка позаботился, чтобы они выучились исполнять все главнейшие песнопения и поручил это своей внучке, которая в монастыре несла клиросное послушание.
    Новые певчие от всего сердца старались доставить удовольствие Батюшке и усердно разучивали порядок богослужения, но не легко давалась им эта премудрость, и нередко, выведя из терпения свою юную учительницу, они сами падали духом и передавали Батюшке свою скорбь. Батюшка ласково ободрял их и не раз повторял: «Ничего, выучитесь, еще владыку будете встречать, и ему пропоете». Смешно казалось это дачным сестрам, как это они архиерея будут встречать с пением, да и зачем он к ним попадет. «И чего только не скажет родной наш Батюшка, чтобы только нас утешить, что петь не умеем», заключали между собой сестры. Если случался какой-нибудь праздник, то он всегда возвращался из Руднова, говоря, что в праздники привык всегда быть «дома».
Так в конце июля он отправился туда надолго, так как в келье его необходимо было сделать некоторые поправки; из кельи все повынесли, подняли пол и началась работа, между тем подошел праздник Преображения Господня, который, впрочем, Батюшка согласился по нужде провести на даче. 4-го числа настоятельница поехала навестить Старца и, возвратившись оттуда, вечером объявила, что он ни за что не хочет там оставаться на праздник и завтра приедет. Келья его разорена, что делать? Но любовь к нему настоятельницы и сестер преград не знает; на следующее утро в её половине была готова удобная келья для неожиданного гостя.
    Все лето в Шамордине ожидали своего нового архипастыря. Волновались и тревожились настоятельница и сестры и не раз приходили к Батюшке говоря: «Батюшка, как мы будем Владыку встречать?» на что Батюшка спокойно, полушутя, чтоб ободрить, отвечал: «Не мы его, а он нас будет встречать, а мы ему аллилуия пропоем». В другой раз сказали: «Батюшка, говорят, Владыка у вас хочет много спрашивать?» А Батюшка также спокойно отвечал: «Мы с ним потихоньку будем говорить, никто не услышит».
    В начале сентября келья была готова, отслужили молебен с водосвятием, и Батюшка перешел в нее; но не надолго. 21 сентября была суббота, по обыкновению приехал иеромонах, чтобы служить у Батюшки бдение, но он с утра чувствовал себя слабее обыкновенного, а к концу дня так ослабел, что не мог слышать пения и чувствовал озноб. «Батюшка ослабел, Батюшка захворал» – слышалось во всех концах монастыря, все сильно встревожились, хорошо понимая, что для слабого, хилого Старца нужно не много. С другой стороны мысль о том, что Батюшка может умереть, была так ужасна и казалась такой невероятной, что никто на ней не останавливался и успокаивал себя тем, что «Бог милосерд! да Батюшке и нельзя умирать, он так еще нужен». Подобная борьба страха и надежды сопровождала каждую болезнь Старца. Так было и теперь.
    22 в воскресенье, Старец стал жаловаться на боль в ушах, которая на следующий день усилилась; несмотря на то, он продолжал заниматься монастырскими делами, даже принимал некоторых посетителей, шутил и вообще был весел, только стал плохо слышать и одной из бывших у него сестер покойно и с улыбкой сказал: «Это последнее испытание», но даже и эти слова никому не показались зловещими и их объяснили по-своему.
    Следующие два дня Старец был все в том же положении, но почти не принимал, так как совершенно потерял слух и голос.
    26 в четверг, больной чувствовал себя хуже, жаловался на сильную боль в ушах, лице, голове и во всем теле. Ухудшение в болезни всех очень смутило и тут же решили послать телеграмму в Москву, доктору Бабушкину, который всегда пользовал Старца, на что последний, чтобы утешить окружающих, согласился.
    27 в пятницу, нарыв в ухе прорвался и боль немного поутихла, а вечером приехал доктор и по обыкновению всех успокоил, сказав, что опасного ничего нет, что это просто инфлуэнца в ушах, дал кое-какие успокоительные средства и предписал полнейшее спокойствие. Больной же действительно как будто стал поправляться и даже начал понемногу принимать, чему, впрочем, препятствовала глухота.
    29 в воскресенье, Старец вдруг вышел из своей кельи и сказал, что он забыл помолиться Скорбящей Царице Небесной и пожелал, чтобы в его келье перед этой иконой отслужили молебен, что, конечно, тотчас же и было исполнено. Сестры и мирские толпились у дверей, каждому хотелось постоять этот молебен, помолиться о выздоровлении дорогого отца и выпросить себе радость у «Всех скорбящих Радости». Доктор пробыл до 2 октября и уехал на несколько дней к своей родственнице; уезжая, он сказал, что болезнь идет правильно. Первые два дня больной чувствовал себя порядочно, и хотя боль в ушах не уменьшалась, и повторялись маленькие нарывчики, то в одном ухе, то в другом, но лихорадочного состояния не было, и все были очень спокойны.
    4 в пятницу, Старец сказал, что боль в голове усиливается, а к вечеру был жар. Все последующие дни у него лихорадочное состояние было через день, большую часть которого проводил как бы во сне; но по временам, хотя и очень был слаб, мог вставать с постели без посторонней помощи, ходил по комнате и даже призывал некоторых лиц, и делал распоряжения по постройкам.
    Не принимая уже в это время никого из посетителей, которые однако толпились около его крыльца, Батюшка вдруг ясно проговорил вслух: «Кто это опять там просится в монастырь?» В келье никого из посторонних не было, и ему ответили, что никого нет. Через несколько времени Батюшка уже с гневом повторил свой вопрос говоря: «Да что же мне не скажут, кто это еще просится в монастырь?» Тогда келейник вышел наружу посмотреть, хотя в душе недоумевал, как узнать в толпе, кто желает в монастырь. При его появлении, к нему обратился какой-то мужчина с просьбой спросить у Батюшки, в какой монастырь благословит он ему поступить. Оказалось, что это был бывший Оптинский послушник, который ушел на Афон, а затем вышел и оттуда, и ходил в мирской одежде. Но душа его тосковала по обители, и он решил еще испробовать себя и искал благословения Старца. Когда келейник передал об нем Старцу, то Батюшка принял его в келью, благословил и велел поступать в Глинскую Пустынь.
    7 понедельник, больной провел обыкновенно, к вечеру почувствовал сильную жажду и часто просил пить.
    8 вторник, в 6 часов утра он сказал, что его очень знобит, и в лице очень изменился; спустя несколько минут сделался жар, и больной забылся. Через час он попросил ухи, но вдруг так ослабел, что с трудом мог назвать, чего хотел. Жар усилился, и начался бред. Сейчас же послали в скит за о. Иосифом и о. Анатолием, которые вскоре и приехали. Весь день больной был без сознания; к вечеру приехал доктор, но Старец был уже безнадежен. Жар все усиливался, доходя до 40°, решили Батюшку особоровать; пока шли приготовления (это было уже в 11 часов вечера), ему вдруг сделалось так плохо, что думали, что он кончается, и о. Иосиф прочитал отходную; затем о. Анатолий, о. Иосиф и Батюшкин духовник о. Феодор начали чин елеосвящения, во время которого Батюшка лежал без сознания; тяжелое хриплое дыхание было слышно за две комнаты. Когда окончили соборование, то сестры входили понемногу, чтобы взглянуть в последний раз на свое угасающее сокровище и навеки проститься с дорогим, любвеобильным отцом, к которому они привыкли прибегать во всякой своей скорби, и который их всегда так утешал и ободрял. Едва сдерживая рыдания, боясь нарушить святую тишину, сестры целовали дорогую руку, которая горела огнем, заглядывая в лицо, желая яснее напечатлеть себе дорогие черты. У некоторых еще таилась слабая надежда, что быть может это еще не конец, быть может снова по прежнему откроются эти глаза и будут ласково смотреть на них, быть может руки эти не раз осенят их крестным знамением, или с отеческою любовию похлопают по голове виновную. Но нет, все это были лишь одни мечты: эти глаза и руки не только больше не пришли в движение, но и окончательно застыли навсегда. После 12 часов показался пот, и жар начал спадать; это несколько ободрило всех, к утру он пришел в сознание, чего все очень ждали, чтобы приобщить больного св. Таин.
    9 среда. В 6 часов Батюшка, хотя с большим трудом, приобщился св. Таин и весь день не терял сознания, выпил несколько глотков кофе и даже вставал с постели; но когда к нему подошла настоятельница, он ласково посмотрел на нее и тихо проговорил: «Плохо, мать». Оптинский архимандрит, узнав, что Старец так плох, приехал к нему и, когда вошел и увидел его, то заплакал; Батюшка же узнал его и, устремив на него глубокий пристальный взгляд, вдруг поднял руку и снял с себя шапочку, – это было последнее прощание с своим начальником. Архимандрит вышел сильно расстроенный и сказал, что он никак этого не ожидал.
    В этот день пришла телеграмма от губернатора, что преосвященный Калужский 10 числа выезжает из Калуги, чтобы ехать в Оптину. Сильно смутило всех такое неожиданное известие и в такое тяжелое время.
    Между тем, сестры поняв, что они навсегда лишаются своего покровителя, изливали свое отчаяние и скорбь в слезных молитвах пред чудотворной Казанской иконой Божией Матери; в церкви служились молебны с коленопреклонениями, и все близкие и почитатели Старца, как один человек, с воплями просили выздоровления своему наставнику. По неисповедимым судьбам Своим Господь не внял стольким горячим молитвам и взял у них отца. Но молитвы эти не пропали перед Ним: Он вспомнил их и послал осиротевшим сестрам силы и покорность духа, которые помогли им перенести без ропота это тяжелое испытание, которого человеческими силами невозможно было даже вообразить без содрогания.
    К вечеру у Батюшки опять сделался сильный жар, а с 6 часов он уже не поднимал головы и лежал в одном положении; всю ночь дыхание было тяжелое, глаза были подняты кверху, и губы что-то шептали.
    10-е четверг. С 3 часов утра жар начал спадать, и силы оставляли его, глаза опустились вниз и остановились на какой-то точке, а губы перестали шевелиться. Утром пульс становился все слабее и слабее, и дыхание реже; в 11 часов прочли отходную, и как только ее кончили, Старец начал кончаться: лицо стало покрываться мертвенною бледностью, дыхание становилось все короче и короче и, наконец, он сильно потянул в себя воздух, минуты через две это повторилось, затем вдруг Батюшка поднял правую руку, слабо перекрестился и вздохнул в третий и... последний раз! Долго еще стояли вокруг него, боясь нарушить торжественную минуту – разлучения праведной души с телом. Все находились как бы в оцепенении, не веря себе и не понимая, что это – сон или правда? Но святая душа его была уже далеко: она тихо отлетела в иной мир и предстала престолу Всевышнего, в сиянии той любви, которой он полон был на земле. Неземная улыбка озарила его старческий лик, который был такой светлый и покойный. Было ровно половина двенадцатого пополудни. Едва только все несколько опомнились, как поднялся страшный вопль и рыдание; в соседних комнатах, услыхав это смятение, догадались в чем дело, поняли, что то, о чем они боялись подумать, так неожиданно совершилось и... что уже все кончено. Раздирающие душу крики слились в один какой-то хаос и огласили тихую пустыню. В монастыре буквально стоял стон. Между тем нужно было думать о том, чтобы приготовить тело к погребению. Первый порыв страшного горя немного поутих и перешел в более сосредоточенную тихую скорбь. Пока монахи – ученики Старца, присутствовавшие и при кончине, совершали с телом все необходимое, рядом читали псалтирь; когда же все было кончено, и надета схима, то на тюфяке руками своих учеников был вынесен великий Старец в залу настоятельницы; лишь только появилась эта процессия в дверях, как сестры, увидев безжизненный, хладный труп дорогого отца, снова разразились громкими рыданиями. В зале тело положено было на приготовленный стол и сейчас же совершена была первая панихида. Страшно поражали слух слова заупокойных молитв.
    Тотчас же разослано было множество телеграмм в разные концы России ко всем почитателям и духовным детям покойного Старца, в том числе была послана телеграмма преосвященному Виталию, который получил ее уже на половине своего пути из Калуги. Глубоко поражен был Владыка этой неожиданной вестью и еще более удивился, когда узнал, что Старец скончался в половине двенадцатого, тот самый час, когда он выехал из Калуги. «Теперь я вижу, прибавил Владыка, что это Старец меня пригласил на отпевание; простых иеромонахов не отпевают епископы, но этот Старец так велик, что его непременно должен отпевать епископ. Меня доктора отпустили с условием, чтобы я нигде не служил, но теперь я считаю обязанностью отпевать Старца».
    Наступила ночь. Суета и движение утихли; народ разошелся на отдых, но не разошлись сестры: они всю ночь не отходили от дорогих останков, им было слишком тяжело и они единственное утешение находили быть около дорогого отца, который так недавно еще был с ними. Ровно половина двенадцатого ночи пришли иеромонахи и после панихиды тело Старца положили в гроб; больно сжалось сердце при мысли, что «Батюшка» переселился уже телом в свое новое жилище и чрез несколько дней дубовая крышка сокроет от взоров наших тело этого святого мужа. Сестры попеременно читали псалтирь, и всякий раз, когда произносилось имя «новопреставленного отца нашего старца иеросхимонаха Амвросия», все находившиеся в зале клали земные поклоны. Невыразимо тяжело и болезненно отзывались эти слова в истерзанных скорбью сердцах.
    На утро 11 числа, как в Казанской общине, Оптиной Пустыни, так и во многих других местах совершались заупокойные литургии. Оптинские монахи, монахини ближайшей Белевской обители (в числе коих много духовных дочерей Старца) и другие его почитатели во множестве стали стекаться в Казанскую общину, где уже недоставало места. Во втором часу дня отслужили последнюю панихиду и гроб был вынесен из настоятельского корпуса в церковь общины. Чтение псалтиря, неумолкаемое пение панихид, неутешный плач постоянно прибывавших почитателей оглашали церковь. Приехали: настоятель Тихоновой пустыни архимандрит Моисей, настоятель Покровского Доброго монастыря игумен Агапит, – ученик покойного Старца и его бывший письмоводитель, настоятель Свято-Троицкого Лютикова монастыря игумен Феодосий, настоятель Малоярославецкого монастыря игумен Гервасий, игумения Белевского монастыря с казначеею, игумения Каширского монастыря и игумения Болховского монастыря, и много других духовных лиц, лично знавших и уважавших почившего. Всю ночь и следующий день панихиды следовали одна за другой: то служили их по просьбе сестер и посторонних, то по собственному желанию прибывавшие иеромонахи и священники. Народ приносил платки, куски холста и разные вещи, прося приложить к телу, и принимал обратно с большой верой и благоговением как святыню; прикладывали также и маленьких детей.
    В воскресенье, 13 числа, назначено было отпевание в Бозе почившего Старца, для чего ждали в общину преосвященнейшего Виталия. День был ясный и теплый, какие редко бывают в октябре. С самого раннего утра народ длинной вереницей двигался к монастырю, и вся площадь перед церковью была усыпана пестрой нарядной толпой. Яркие лучи утреннего солнца обливали блеском все окружающие предметы и, проникая через окна в церковь, играли на золотых украшениях иконостаса и на больших подсвечниках, стоявших около гроба. Все имело вид не присутствия покойника, а какого-то необыкновенного, светлого, духовного торжества. В 8 1/2 часов звон возвестил приближение архипастыря. Подъехав к корпусу, где ему было приготовлено помещение, он спросил, где находится тело почившего Старца и, узнав, что оно находится в церкви, пожелал прежде всего поклониться ему и, не входя в дом, пешком пошел в церковь. В церкви ожидали Владыку после получасового отдыха, как было объявлено ранее, и пели панихиду. Владыка вошел в храм, когда пели «аллилуия» (по окончании «Благословен еси Господи»); сестры, увидя своего нового архипастыря, которого так давно готовились встречать вместе с своим «Батюшкой», не выдержали нового натиска скорбных воспоминаний, и громко разрыдались. Не вдруг могли придти в себя и пропеть «входную» Владыке, который, между тем, приложившись к св. престолу и иконам, подошел к гробу, низко поклонился и трижды осенил крестным знамением усопшего; затем вышел из храма.
    Спустя несколько времени, преосвященный приехал снова в церковь, где был уже встречен 2 архимандритами, 2 игуменами и прочим духовенством, готовившимся с ним к служению; все в облачениях. По прочтении входных молитв, Владыка облачился, и началась божественная литургия; стройное пение на правом клиросе архиерейских певчих, на левом – сестер общины приводило в умиление предстоящих. После причастного стиха доцент Московской Духовной Академии о. иеромонах Григорий сказал прекрасное слово, в котором ясно изобразил значение покойного Старца, как в частности для Оптиной Пустыни, Шамординской общины, так и вообще для монашества и для всей России. Как отличительные черты он выставил широкую, неимеющую границ благотворительность почившего, его самоотверженную любовь ко всякой душе христианской, при каких бы условиях она ни находилась, простоту и глубокое смирение. Часто слова проповедника заглушаемы были рыданиями. По окончании литургии преосвященный Виталий и с ним 30 сослужащих, все в белых, глазетовых облачениях, выступили на средину храма для совершения отпевания; перед пением кондака «Со святыми упокой» студент Московской Духовной Академии о. иеромонах Трифон, (ныне епископ Дмитровский, викарий Московский), произнес короткую, но глубоко прочувствованную речь, как бывший ученик и послушник Старца.
    После отпевания Владыка, взяв икону Казанской Божией Матери, лежавшую на аналое перед гробом, трижды благословил ею усопшего, затем низко поклонился, облобызал главу и руки и троекратно благословил его. За Владыкой стало прощаться духовенство, настоятельница и сестры обители и весь народ. Снова отчаянные вопли и раздирающие душу рыдания огласили воздух. По отпусте, Владыка предал тело земле и отбыл из храма.
    В покоях настоятельницы была предложена гостям поминальная трапеза (всех обедало 500 человек), на которой присутствовал Преосвященный; предметом его разговора был почивший Старец. За обедом в числе гостей присутствовали двое супругов, глубоких почитателей Старца, которого они, за год до этого, просили дать им на воспитание ребенка, т. к. своих детей не имели. Батюшка тогда им ответил, что через год пришлет им девочку. Обещание это осталось по-видимому не исполненным. Между тем разнесся слух, что на лестнице настоятельского корпуса, сестры нашли младенца. Лишь только услыхали об этом супруги, как во всеуслышание заявили, что берут эту девочку себе, считая, что она послана старцем Амвросием, в исполнение его обещания. По окончании трапезы, Владыка пожелал посетить кельи покойного; вошедши в них, он помолился и три раза осенил крестным знамением постель, на которой скончался знаменитый иеросхимонах Амвросий. Затем, благословив гостей, сестер и всех богомольцев, преосвященный Виталий возвратился в Оптину Пустынь. А в церкви, между тем, не переставая совершались панихиды, и всю ночь раздавалось пение.
    Наступил понедельник 14 октября. Невыразимая тоска сдавила сердца сестер. Еще новый удар должен разразиться над ними: сегодня они лишаются своего последнего утешения, должны расстаться навсегда и с дорогими останками. После литургии, которую соборне совершал Оптинский скитоначальник иеромонах Анатолий, и панихиды гроб был торжественно поднят руками сестер и обнесен вокруг церкви и чрез монастырь далее в Оптину Пустынь. Настала ужасная, тяжелая минута: дорогой, любвеобильный «Батюшка» навсегда покидал свое любимое детище, на которое столько сил и труда было им положено. Его Шамордино видело в нем свое основание, и слово его было здесь законом. С отчаянным взором следили они за удаляющимся от их пределов гробом и жгучую скорбь свою растворяли надеждой, что «Родной Батюшка нас не оставит, он будет и оттуда помогать нам!» И это верно: молитвы его стражем неусыпным будут охранять созданную им обитель, а сам он для обитательниц её будет ангелом-хранителем.
    Погода была ужасная; холодный, пронзительный ветер пронизывал насквозь, а частый осенний дождь совершенно растворил землю. Но ничто не удерживало усердных почитателей Старца; гроб его все время несли на руках сестры Казанской общины, братия Оптинского монастыря и разные лица, желавшие до самого конца доказать свою любовь и преданность к почившему наставнику. Шествие это было так торжественно и вместе умилительно-трогательно, что походило скорее на перенесение мощей, нежели на простое погребение. Несметная толпа народа с открытыми головами, колокольный звон, с которым встречали в селах, стройное пение, неумолкаемые литии, хоругви и свечи, не гаснувшие в продолжение 7 часов, несмотря на ветер и дождь, – все это производило необыкновенно-благодатное впечатление. Вся процессия, вместе с экипажами ехавшими сзади, занимала пространство более версты.
    Было 5 часов, и уже темнело, когда величественная процессия подходила к Оптиной Пустыни. Большой Оптинский колокол возвестил братии о приближении их наставника и сподвижника, и все они, их многочисленное духовенство, с двумя архимандритами, игуменами и прочими приезжими священниками в облачениях вышли на берег реки Жиздры, для встречи своего почившего собрата. Но шествие было еще далеко, как черная туча двигалось оно по лугам, и горящие свечи среди полумрака как-то таинственно освещали черный гроб.
    Далеко за паромом, не обращая внимания на грязь и дождь, навстречу гроба шел среднего роста худощавый монах, с грустным задумчивым лицом, – это ближайший ученик почившего Старца, иеромонах Иосиф, 30 лет находившийся при нем неотлучно.
    Еще торжественнее и умилительнее была картина, когда похоронная процессия соединилась с вышедшим ей навстречу сонмом священнослужителей, хоругвями, иконами, и свечами. У стен обители была совершена лития, и затем двинулись дальше к св. воротам; снова величаво заколыхался гроб над головами иноков и так тихо и плавно, точно по воздуху, вошел в свою родную обитель, где он возродился духовно, начал новую жизнь и, проведя с лишком 50 лет в иноческих подвигах, достиг такой славы еще здесь на земле. Гроб поставили в Введенском соборе, который горел огнями, и тотчас же о. архимандритом Исаакием совершена была соборне торжественная панихида. Затем в Казанском соборе была парадная всенощная, а при гробе всю ночь не умолкали панихиды, и народ вереницей прикладывался ко гробу.
    На следующий день, 15 октября, гроб перенесли в Казанский собор, где опять преосвященнейшим Виталием была торжественно совершена божественная литургия, в конце которой Владыка вышел на амвон и, обратясь лицом к народу, произнес прекрасную трогательную речь. В ней он указал на то, что «старчество», процветавшее в Оптиной Пустыни, процветало особенно в лице почившего старца Амвросия. Выразил свое сердечное сожаление о том, что не пришлось ему лично побеседовать с этим достоуважаемым Старцем, войти с ним в духовное общение. Затем описал ту величайшую скорбь, которую испытывает Оптинская братия, потеряв своего Старца, Шамординская обитель – своего отца и покровителя и наконец, вся Россия – руководителя и опору в слабое верою время. Предложил в утешение всем скорбящим, что Старец покинул их лишь телом, но духом пребывает с ними, видит все их дела и мысли и молится за всех. Окончил свою назидательную речь Владыка, испросив молитвенного ходатайства Старца у престола Божия.
    После литургии началась панихида. Владыке сослужили 40 священнослужителей. По 9-й песни канона помянутый выше о. иеромонах Григорий сказал почившему последнее приветствие от лица всей Московской Духовной Академии и упомянул о той скорби, которая охватила всех их, когда во время вечерней молитвы о. ректор сообщил студентам эту горестную весть. Привет этот юный проповедник заключил земным поклонением гробу почившего.
    По окончании панихиды, в предшествии хоругвей, икон и многочисленного сонма священнослужащих, гроб был вынесен из храма; за гробом следовал Владыка в полном архиерейском облачении. Печальный перезвон сопровождал свято почившего Старца на место его вечного упокоения.
    На могиле, приготовленной рядом с могилой его старца и учителя отца Макария, отслужена была лития и по возглашении «вечной памяти» гроб опустили в могилу, а большой колокол величественно загудел, далеко разнося весть о необычайном торжестве, происходившем за стенами знаменитой обители. Владыка первый бросил земли в могилу, за ним все остальные, и в непродолжительном времени небольшой холм возвышался на том месте, куда скрыто было драгоценное сокровище, сосуд благодати, храм великой и святой души.
    В конце поминальной трапезы, Владыка пригласил всех присутствующих к молитве об усопшем и, от себя и от лица обеих обителей, выразил благодарность всем почтившим память Старца своим прибытием.
    На свежей могилке до самой поздней ночи раздавалось пение панихид и сдерживаемые рыдания.
    Так закончилось печальное, но в то же время отрадное торжество – отшествия праведника в страну света, где ожидает его великое воздаяние!
    Настало утро 16 октября. Проснулись сестры в Шамордине и первая леденящая мысль их была, что Старца нет более; нет его не только у них в Шамордине, но не стало его совсем на земле, и некуда им более теперь пойти со своими скорбями, невзгодами и печалями. В ночь напорошил снежок, а к утру мороз сковал природу, и это так соответствовало внутреннему состоянию их душ. Тяжелая утрата лишила эту обитель того согревающего и живительного солнца, под теплыми лучами которого она возникла и росла. Батюшка, как нежная мать, лелеял и согревал ее, оберегал и отстранял от неё всякие неприятности, принимая на себя все стрелы вражеские. Та необозримая польза духовная, которую рассыпал всюду этот дивный целитель душ, – то бесчисленное количество спасенных от ужасов неверия, маловерия и малодушия, – то громадное нравственное воздействие, какое он имел на уклонившихся от пути истины, на испорченных, закоренелых грешников, – та бесконечная любовь и милосердие, какие он проявлял ко всем несчастным и неимущим и, наконец, – то тихое сияние собственным примером высокой монашеской жизни, который сильнее слов и поучений наставлял желающих научиться этой науке наук и видевших в нем живого носителя духа древних отцов, – все эти плоды его полувекового иночества, не могли не возбудить яростной злобы князя мира сего, который, при жизни Старца, не раз воздвигал зависть человеческую против него. По кончине имя его было покрыто одним уважением и благоговейной памятью, но обители Шамординской – его детищу, пришлось все-таки много потерпеть и вынести разной клеветы и нареканий. Первое время, по каким-то странным недоразумениям, было даже запрещено м. настоятельнице и сестрам посещать Оптину пустынь.
    Незадолго до кончины Старца, в августе месяце настоятельница Евфросиния лишилась зрения и не раз говорила Старцу, что нельзя управлять обителью, не имея глаз, и просила его разрешения подать на покой; но Батюшка раз навсегда запретил ей это делать, говоря, чтобы никогда не просилась на покой. «Жди, когда откажут, а сама не просись», вот был решительный ответ Старца. Привыкшая во всем руководиться волей Старца, она покорно и благодушно приняла свой крест, будучи вполне покойна за обитель, зная, что она только исполнительница его распоряжений. Все крупные хозяйственные дела и постройки совершались по указанию Батюшки и под наблюдением опытных монахов, духовных детей Старца, которые и наезжали в Шамордино.
    Теперь настоятельница очутилась в самом ужасном, безвыходном и, можно сказать, отчаянном положении; лишенная зрения, она лишилась и самой своей опоры – Старца, оставшись без всяких средств для содержания сестер. При такой и без того трудной задаче, у неё еще отнята возможность восполнить недостаток своей хозяйственной опытности советом добрых соседей – оптинцев, с таким братским участием всегда относившихся к новой обители, родной им по духу и по общему отцу – благодетелю. Кроме того она лишена была и последней отрады выплакать свою скорбь на дорогой могилке и подкрепить свои духовные силы беседой с его присным учеником и помощником о. Иосифом, заступившим место старца Амвросия. Необходимо было мириться с своим положением.
    Оптинский настоятель архимандрит Исаакий – преданный духовный сын почившего Старца, человек высокой духовной жизни, обладавший, несмотря на внешнюю суровость, чутким и добрым сердцем, понял, в какое безвыходное положение поставлена юная обитель, и принял в ней самое великодушное участие. Он без всякого колебания взял на себя всю ответственность и разрешил некоторым инокам помочь неопытным сестрам в делах сложного хозяйства, пока они хотя немного с ним ознакомятся. Эта трогательная попечительность старца – настоятеля имела очень важное значение и никогда не забудется благодарной обителью.
    Так посланные Богом скорби и испытания послужили сестрам во первых на пользу душевную, а во вторых показали им, как сильно за них ходатайствует их покровитель, что отсутствуя телом, он не покинул их духом, что и теперь есть кому за них заступиться. 

←  Глава 8 Глава 10 →
Возврат к списку
Адрес:
249706, Калужская область, Козельский район,
п/о Каменка, Шамордино, монастырь
© 2009-2024 Официальный сайт Казанской Амвросиевской
ставропигиальной женской пустыни