Книги
Часть II. «Маша, будешь наша»
После смерти сына Мария Николаевна совсем отошла от светской жизни. В 1880 году она привезла из Швейцарии дочь Елену и поселилась с ней на лето в Пирогове. На зиму они переезжали в Москву. В эти годы духовником Марии Николаевны был протоиерей Московского Архангельского собора отец Валентин Амфитеатров. И, несмотря на то, что отец Валентин не одобрял ее стремления к монашеству, она все же в октябре 1889 года на некоторое время поселилась в Белевском женском монастыре Тульской епархии. В письме оттуда к брату Льву Николаевичу 16 декабря 1889 года она писала: «…Молитва в церкви, со всеми, тишина, вид этих монахинь, которые стоят, не шевельнутся, пение молодых женских голосов – все это как-то натягивает струны, приходишь домой в хорошем настроении, с которым надо обходиться бережно, и если удастся его сохранить и возобновлять почаще, то поверишь во многое такое, во что ты, к несчастью, не веришь, поверишь, что есть благодать, которая нас животворит и помогает духу брать перевес над телом. Ты скажешь, вероятно, что это просто наше нравственное чувство, действие нашей души, и что это зависит от нашей воли, а здесь говорят, что сами по себе мы ничего не можем сделать хорошего и себя переработать без помощи Божьей. Я этому верю, что есть Дух Святой, про которого Христос сказал: «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины...» (Иоанн, гл. 14, ст. 16-17). А вера в Духа Святого уяснит многое, во что тебе и подобным тебе кажется невозможным верить и во что я верю слепо, без колебаний и рассуждений, и нахожу, что верить иначе нельзя».
Мария Николаевна «не вернулась больше в мир» и вступила под водительство преподобного Амвросия, старца Оптинского. Батюшка благословил ее на жительство в Казанской женской общине в Шамордино, которая находилась под его ведением, сам выбрал ей место для кельи и нарисовал план. Родные надеялись, что Мария Николаевна все-таки изменит свое решение. «Я, – пишет в «Воспоминаниях» ее дочь Елизавета Валериановна, – с любопытством и некоторым волнением подъезжала к монастырю. Местность действительно очень красивая. Много небольших построек; я не знала, к которой подъехать. У крыльца небольшого дома собралась толпа народа; все теснились, и каждый старался пробраться вперед; на крыльце стоял небольшого роста, худенький, старенький монах в белой рясе. Это был о. Амвросий, который вышел на так называемое общее благословение. Я спросила проходящую монахиню, где можно найти мать, и поехала в гостиницу, где она жила, так как постройка ее кельи была еще только начата. Я застала мать такой, какой давно не видала: спокойной, радостной, даже выражение лица изменилось.... Решение ее остаться в монастыре было окончательно принято. Зная ее живой ум, ее интерес к литературе, к музыке, мне казалось, что она не выдержит этой жизни. Я высказала ей это. Она ответила: «Как ты не понимаешь, что все это для меня кончено, ненужно». На другой день она повела нас к о.Амвросию…». В «Ведомости о проживающих на испытании в Казанской женской общине Перемышльского уезда за 1897 год» читаем: «Мария Николаевна графиня Толстая, вдова майора... На испытании – 5 лет». Она стремилась теперь к кротости, смирению. «Конечно, поступивши в монастырь, мать не переродилась, но сильно изменилась; она очень работала над собой, но не могла вполне избавиться от главного своего греха – раздражительности. Игумения, при которой мать поступила, была умная, сердечная женщина; она была строгая, требовала неуклонного исполнения монастырского устава, но не была сухой формалисткой, понимала людей и входила в их положение. Она хорошо понимала и мою мать. Раз как-то кто-то пожаловался ей на дурной характер моей матери; она сказала: – «Да, характер у нее нехорош, но душа у нее детская, чистая, а это дороже хорошего характера», – пишет Елизавета Валериановна. И далее продолжает: «Вначале она очень скучала без музыки; одно время хотела завести фис-гармонию, но почему-то раздумала. С ее музыкальным вкусом считались; хор в монастыре был недурной, иногда из Калуги приезжал регент, разучивали довольно трудные… вещи, регент приглашал ее на спевку и спрашивал ее совета. Любила она посещать убогих в богадельне и больных в больницах; знала всех больных, всегда помнила о них, слабых подкормит чем-нибудь, купит рыбы, пошлет чаю. Монастырь был небогатый, а монахинь было много, все почти бедные, неимущие. О. Амвросий приказывал всех желающих принимать, никому не отказывать. Все работы на огороде и в поле, за исключением пахоты, исполнялись монашенками. Была маленькая больница, богадельня, приют для сирот, была своя типография, золотошвейная, живописная. Во главе всех этих отраслей стояли интеллигентные монахини, но все бедные. Много жертвовал на монастырь Сергей Васильевич Перлов. На его средства была выстроена очень большая и высокая церковь. Требовалось много времени, труда, чтобы содержать ее в порядке и чистоте. В день уборки усталые монашенки знали, что у «матери Марии» им будет чай с баранками и конфетами; они очень ценили это и любили мою мать за ее простое и ласковое отношение».
Мария Николаевна всегда была занята, читала духовные книги, любила работать, и вышила большой ковер в церковь», несла послушание – чтение Псалтири. В 1904 году она пишет в Смоленск своей подруге Елизавете Николаевне Громовой: «…Хорошо друг Лиза жить в монастыре! Я всякий день благодарю Бога, что он привел меня к этому тихому пристанищу, и не могу себе представить, как бы я теперь жила в миру?». В других ее письмах к семье Громовой встречаются упоминания о насельницах, с которыми Мария Николаевна общалась. Это Мария Дмитриевна Францева, дворянка из Симбирской губернии, и Вера Александровна Хрущева, рязанская дворянка, поступившие в монастырь в 1887 году, через пять лет в 1892 году определенные в число послушниц и несшие послушание: первая благочинной по церкви, вторая надзирательницы приюта. В 1910 году Вера Александровна Хрущева была пострижена в монахини с именем Вера. Осенью 1909 года Мария Николаевна некоторое время, пока ей на окна кельи ставили ставни, вынуждена была жить у нее. Это произошло после того, как в келью Марии Николаевны проникли воры и на следующий день в окно бросили кирпичи (она в это время была на всенощной). Мария Николаевна также была дружна с монахиней Магдалиной и даже высказывала желание быть похороненной рядом с ней. Мать Магдалина, в миру Евпраксия Григорьевна Сотникова, приняла постриг в 1876 году в Белевском Крестовоздвиженском монастыре; в 1886 году переведена в Шамордино, ее послушание было – уставщица. Келейницей Марии Николаевны была Александра Никитина. Девочкой четырнадцати лет она поступила в монастырь, сначала имела послушание пение, затем была «письмоводительницей»; ее рукой написаны «Ведомости» о проживающих в монастыре в начале 900-х годов, под диктовку Марии Николаевны она писала ее родным и друзьям. Мария Николаевна была очень близка с монахиней Макарией (Болотовой) – родной сестрой первой настоятельницы обители матушки Софии. В июне 1896 года, обеспокоенная здоровьем Марии Николаевны, ее дочь Елизавета Валериановна, пишет матери Макарии с просьбой сообщить ей о «мамашином здоровье». Мать Макария спешит успокоить Елизавету Валериановну. Мария Николаевна в 1895 году породнилась с Болотовыми. Ее внучка Александра, дочь Елизаветы Валериановны, вышла замуж за родного племянника матушки Софии и матери Макарии (сына их сестры Елены Михайловны) Ивана Михайловича Долинино-Иванского. Он был потомственным дворянином, в молодости служил в кавалерии, затем вышел в отставку и, женившись, поселился в селе Карамышево Крапивенского уезда Тульской губернии. Был предводителем дворянства Крапивенского уезда, пользовался всеобщим уважением. Имел хорошее состояние и образцово вел хозяйство. Мария Николаевна любила погостить в семье своей внучки, у которой было двое детей: дочь Елена и сын Владимир.Сестра матушки Софии Елена Михайловна «обожала» жену своего сына и внуков. Две дочери ее Мария и Марфа позже тоже стали монахинями Шамординского монастыря. В 1906 году в семье Толстых в Ясной Поляне вспоминали их: «… говорили про Долинино-Иванскую, которая 23-летней девушкой пошла в монастырь (Шамординский); мяса не ела, бедным помогала так, чтобы о том никто не знал; за капризным отцом ходила. И другая ее сестра там (монашкой же)».
В письме к сестре 10 апреля 1907 года Толстой писал: «Поклонись от меня всем твоим монашенкам. Помогай им Бог спасаться. В миру теперь такая ужасная, недобрая, глупая жизнь, что они благой путь избрали, и ты с ними. Напиши мне словечко о себе. Целую тебя. Брат твой по крови и по духу – не отвергай меня».
Летом 1896 года Успенским постом Лев Николаевич и его жена Софья Андреевна посетили Марию Николаевну в Шамордино по пути в Оптину Пустынь. В неопубликованных машинописных воспоминаниях «Моя жизнь» Софья Андреевна дает живое, интересное описание этой поездки и Шамординской обители: «…До Калуги мы ехали по железной дороге; в Калуге ночевали, и, наняв ямщика, поехали 60 – т верст большой дорогой, обсаженной еще при Екатерине II, теперь уже старыми деревьями, в плохом, но рессорном экипаже. По дороге ехали и шли богомольцы, вероятно потому, что был пост, и они направлялись к Оптиной. В Шамордине мы остановились в небольшой гостинице и оттуда прошли к Марии Николаевне, которая нам очень обрадовалась. Жила она тогда в отдельном, уютном домике, недалеко от церкви и соблюдала в своей жизни все монашеские требования и правила. Ходили мы с ней всюду. Вот келья бывшей учительницы, Марии Александровны Хрущевой, показавшей нам померанцевое дерево, выросшее из семечка апельсина, который ел умерший старец Оптиной Пустыни – отец Амвросий, и к которому она имела фанатическое обожание. Пошли в детский приют девочек, маленьких монахинь, начальницей которого была мать Марии Александровны Хрущевой, тоже монахиня. Показали нам и келью Отца Амвросия, где он скончался. Прошли к девушке, еще не старой, но больной, в параличе, доброй и радостной, не взирая на немощь. Потом навестили старуху, тоже лежавшую без движения много лет, сердитую, ворчавшую на всех и нечистоплотную. Ходить за ними и за больными вообще, составляет одно из послушаний молодых монахинь, и они это соблюдают религиозно и без ропота. Вообще меня поразил хороший дух этого монастыря: смиренный и радостный. И я видела, что Мария Николаевна гордилась своим монастырем перед нами.
Обошли мы с ней решительно все, что можно было. Были и в трапезной, и в церкви во время богослужения, где прекрасно пели монахини. В то время там строился собор на средства купца Перлова и постройкой заведовала Челпакова, бывшая помещица, еще молодая, ушедшая по призванию в монастырь в одно и то же время как и муж ее, в то время уже умерший в Оптиной Пустыни. В этой толпе 700-т женщин, самых разнообразных сословий и положений чувствовалась какая-то наивность и искренность веры. Помню, как сестра Мария Николаевна уходила от нас, говоря, что ей по монастырскому уставу надо прочесть в такой то час правила или молитвы, или класть поклоны...». После этого посещения Шамордина в письме к Марии Николаевне 17 сентября 1896 года из Ясной Поляны Толстой писал: «Посылаю тебе книги для слепых: Отче наш, Нагорная проповедь и Евангелие Иоанна. При каждой есть азбука. Передай их от меня игуменье вместе с выражением моих чувств уважения, благодарности и симпатии. Я думаю, что ей приятно будет читать: выбор книг не мой, а такие только есть. Псалтиря нет.… С большим удовольствием и умилением вспоминаю пребывание у тебя. Передай привет всем монахиням знакомым». Игуменьей монастыря, которой Толстой послал книги, в то время была матушка Евфросиния (Елена Александровна Розова, дворянка Калужской губернии). Уже будучи настоятельницей, она ослепла; но все, кто не знал об этом, встретившись с ней, не могли даже и подозревать этого. Она поражала всех своей духовной силой, сочетавшейся с необыкновенной кротостью, которая «проглядывала в чертах ее лица».
Иногда Мария Николаевна бывала у братьев Льва Николаевича и Сергея Николаевича в Ясной Поляне и Пирогове; для нее самой и ее близких это были особенные дни, наполненные воспоминаниями о прошлом и близких. В 1895 году в дни болезни и затем смерти самого младшего семилетнего сына Толстых Ивана Львовича (Ванечки – как любовно называли его в семье), Мария Николаевна жила в семье брата и духовно поддерживала Льва Николаевича и Софью Андреевну. К этому времени относится подаренный ею Софье Андреевне «Молитвослов» 1893 года издания с автографом: «Милой сестре Соне Толстой от сердечно любящей ее М. Толстой», ниже рукой Софьи Андреевны: «Март 1895 г.».
В 1903 году Мария Николаевна подарила Льву Николаевичу деревянную скамеечку с вышитым шерстью сиденьем с инициалами «М. Т. 1903». Судя по дате, можно предположить, что это ее подарок брату ко дню его 75 – летнего юбилея, на котором она была и даже фотографировалась со всей семьей. Другой ее подарок – вышитая шерстяными нитками маленькая подушка с надписью: «Одна из семисот Ш-х дур». Жена Толстого Софья Андреевна записала, что в спальне Л. Н. Толстого находится «на кровати маленькая подушечка, красная, подарок Марии Николаевны. Лев Николаевич шутя говорил, что в монастыре монахини, 700 человек дур, ничего не делающих. Мария Николаевна ему сказала: «Мы за вас молимся, не все же мы дуры», и вышила, и прислала ему подушечку: «от одной из 700 дур». Из другой записи, домашнего врача Толстого Д.П. Маковицкого 5 июля 1908 года узнаем: «Л.Н. расспрашивал Марию Николаевну про монастырскую жизнь, восхищался покоем тамошним. Некоторыми монашенками, про которых Мария Николаевна ему особенно рассказывала (Саша, вступившая молодой девушкой. И еще другая – такая же). Мария Николаевна спросила его, не дуры ли они: «Ведь так назвал нас», – сказала она. Л.Н.: «Нет, прекрасные женщины». Удивлялся, что их столько – семьсот».
Эта подушка, вышитая на красном и черном фоне белыми нитками «крестиком» или так называемым русским швом, используемым еще в самой глубокой древности, представляет собой уникальный образец рукодельного искусства, в котором в православных символах: Вифлеемская звезда, крест, пальма, дом, ключи, корона, якорь, сердце, замок, лира, бабочка, фонарь, потир, петух, – зашифрован ответ Марии Николаевны брату о смысле жизни, который она теперь видела только в служении Богу, стяжании благодати Святого Духа. Вышивая Вифлеемскую звезду, возвестившую о рождении Спасителя, Мария Николаевна еще и еще раз тем самым повторяет брату, что в Нем спасение, что «… нужно покаяние – оно одно только может нам отворить ворота к милосердию Божию…» (письмо ее к Толстому от 28 декабря 1907г. ); «…покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Матф. IV, 17). Крест – это скорби, болезни и другие тяготы земной жизни, посылаемые Богом. На Кресте Христос принял смерть ради нашего спасения. Пальма – символ мученичества. Ключи – от Царствия Небесного (дом). Якорь – надежда на помилование и получение Царствия Небесного. Корона – Царский венец уготованный тому, чье сердце всецело принадлежит Богу («Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят», Мтф. V, 8), кто хранит уста от многословия (замок), кто словословит Бога (лира), живет не заботясь о завтрашнем дне (бабочка). («Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?… Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам», Мтф. VI, 25, 33). Фонарь- светильник («Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взявши светильники свои, вышли на встречу жениху; Мтф. XXV, 1). Потир – церковная чаша, в которой выносятся Святые Дары во время Божественной Литургии. Петух – напоминание христианам об отречении апостола Петра и милости Божией, прощающей грехи раскаявшимся грешникам.
{pagebreak}Об обращении к Богу, соединении с Ним Мария Николаевна просила своего отлученного от Церкви брата, посылая ему этот подарок, и позже в письме 21 марта 1909 года вновь и вновь писала: «…как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться с Христом, сделать то, что Он убеждал своих учеников в последний, прощальный, трогательный ужин с Ним – приимите, а это вечное воспоминание. Если бы ты захотел только соединиться с Ним в Его воспоминании, какое бы ты почувствовал просветление и мир в душе твоей и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы ясно, как день!».
Но Толстой умер не покаявшись и не примирившись с Церковью, и старец Иосиф не дал благословения Марии Николаевне молиться за брата, что для нее было очень тяжело. На следующий день после его смерти она пишет в Тулу священнику отцу Димитрию Троицкому, протоиерею Спасо – Преображенского храма, который с 1897 года часто бывал в Ясной Поляне в семье графов Толстых и пытался вернуть Льва Николаевича к православной вере. Это письмо наполнено скорбью, отчаянием, усугубляемыми запретом молиться за умершего. «…Но я надеюсь, – пишет Мария Николаевна, – что тот крест и то испытание, которое он с удивительным терпением и кротостью вынес последнее время, отверзят ему милосердие Господа. Неужели он попадет в ад, со всеми злодеями и неверующими ни во что святое! Ведь он любил Бога и Христа, горячо молился, много делал добра, а главное много любил, всех любил и даже людей ему недоброжелательных. А ведь без любви все мои добродетели и чудеса ничто! (I Посл. к Коринф., гл. XIII). Дорогой Батюшка, мне очень больно и тяжело! Не знаю, как за него молиться!? Неужели я не могу просить: «Не лиши его Царства Небесного?». …Скажите мне, Батюшка, как я могу за него молиться? Ведь слова в Псалмах и во многих молитвах, которые я, читая, применяла бы к нему (например, прекрасная молитва 19 кафизмы)».
И лишь незадолго до смерти Марии Николаевны ее новый духовник снял с нее запрет почившего старца Иосифа, разрешив молиться за Толстого, но только в келье, что явилось большим утешением для нее.
Скончалась Мария Николаевна 6 апреля 1912 года. Она была именинницей 25 марта, на Благовещение Пресвятой Богородицы, совпавшее в тот год с Пасхой. Сохранилось последнее письмо к ней ее подруги Елизаветы Федоровны Громовой. На конверте адрес: «Почтовая станция «Подборки» Калужской губ. Шамордино. Амвросиевская женская Пустынь. Графине Марии Николаевне Толстой». И карандашом рукой Е.Н. Громовой: «Последнее письмо, заставшее ее на краю гроба…»: «Христос Воскресе!
Дорогой друг мой Maria, Поздравляю с великим праздником, а также с Днем твоего Ангела; с прибавлением всевозможных лучших пожеланий! ... Если была бы хорошая погода и дорога, отчего бы было тебе не приехать к нам с Маней?! Ведь надо воспользоваться случаем пока есть хотя маленькая возможность и еще мы на ногах…. Господь и Силы подаст прибегающим к Нему, что тебе и без меня – давно известно и испытано!! Прости, если не так думаю, но сильно желание тебя видеть в Смоленске! Целую еще раз крепко, моего единственного, старинного друга. Храни тебя Бог! Помолись за меня так, как и я молюсь за тебя!!!. Много любящая тебя твоя старушка Е.Г.».
За день до смерти Мария Николаевна приняла схиму с именем Мария. Последние дни ее жизни подробно описаны корреспондентом Н.Б. в статье «Кончина М.Н. Толстой» в газете «Русское слово» 10 апреля 1912 г.: «… На третий день Пасхи М.Н. почувствовала себя плохо; оказалось катаральное воспаление легких. Но и лежа уже в постели, М.Н. тщательно старалась соблюдать устав. Аккуратно прочитывала положенные на каждый день молитвы. При ней почти безотлучно дежурила ее дочь В.В. Нагорнова. Когда М.Н. чувствовала себя очень плохо, она заставляла дочь читать молитвы. Внимательно следила за каждым словом молитв, и когда В.В. Нагорнова произносила неправильно какое-нибудь славянское слово, лицо М.Н. мучительно искажалось: «Не так… Вот как нужно», – через силу поправляла она. Во время болезни духовник М.Н. несколько раз уговаривал ее принять схиму. «А вдруг я оправлюсь и не сдержу обетов?» – говорила больная, отказываясь от схимы. 5 апреля ей стало как – будто лучше, но она позвала дочь и сказала: «Варенька, мне кажется, я сегодня умру», – и просила позвать духовника. Причастившись, М.Н. заявила, что она готова принять схиму. К 7-ми часам вечера все было приготовлено к исполнению обряда. Мария Николаевна страшно волновалась. Во время обряда она с трудом отвечала на предлагаемые вопросы. На некоторые, особенно серьезные, она отвечала твердо, но не в категорической форме: «Постараюсь всеми моими силами…». Приняв схиму, больная несколько успокоилась. Мария Николаевна до последней минуты своей жизни не теряла сознания. После схимы она действительно, как бы отрешилась от всего земного. Просила читать ей Св. Писание. Но силы видимо угасали. Все окружавшие М.Н. не покидали ее, окружив постель, на которой полулежала больная. О сне никто и не думал. Поздно вечером М.Н. опять заговорила о смерти, просила у всех прощения. Около 3-х час. ночи приподнялась, попросила маленькую подушечку. Подложив под голову и повернувшись на бок, больная как будто задремала. Кругом было тихо, но никто из присутствующих не слышал, как оборвалось дыхание любимой сестры Льва Николаевича, «совести его»… когда кто-то дотронулся до руки Марии Николаевны, рука ее уже холодела… Было три часа». По монашеским правилам схимница должна лежать в гробу с закрытым лицом, но приходившие проститься с усопшей монахини просили открывать ее лицо, которое было необычайно умиротворенным и спокойным. Настоятельница монастыря разрешила исполнить и желание дочерей схимонахини Марии сфотографировать ее на смертном одре. «Схимнические одежды нужно выстрадать: если кто-то покупает себе нарядный костюм, то должен заплатить за него, тем более за схиму. Только за обыкновенные одежды платят деньгами, а за схимнические – великими скорбями. Надо распяться для мира…», – писал преподобный Варсонофий Оптинский.
Для наследования вечной жизни, являющейся для верующего человека целью всего его земного пути, схимонахиня Мария оставила мирскую жизнь и ушла в монастырь, стремясь к смирению, кротости, терпению и неся тяжелый труд непрестанной молитвы за себя и близких. Это путь сильных и лучших людей.
Похоронена схимонахиня Мария на монастырском кладбище, недалеко от Троицкого храма.
Мария Николаевна «не вернулась больше в мир» и вступила под водительство преподобного Амвросия, старца Оптинского. Батюшка благословил ее на жительство в Казанской женской общине в Шамордино, которая находилась под его ведением, сам выбрал ей место для кельи и нарисовал план. Родные надеялись, что Мария Николаевна все-таки изменит свое решение. «Я, – пишет в «Воспоминаниях» ее дочь Елизавета Валериановна, – с любопытством и некоторым волнением подъезжала к монастырю. Местность действительно очень красивая. Много небольших построек; я не знала, к которой подъехать. У крыльца небольшого дома собралась толпа народа; все теснились, и каждый старался пробраться вперед; на крыльце стоял небольшого роста, худенький, старенький монах в белой рясе. Это был о. Амвросий, который вышел на так называемое общее благословение. Я спросила проходящую монахиню, где можно найти мать, и поехала в гостиницу, где она жила, так как постройка ее кельи была еще только начата. Я застала мать такой, какой давно не видала: спокойной, радостной, даже выражение лица изменилось.... Решение ее остаться в монастыре было окончательно принято. Зная ее живой ум, ее интерес к литературе, к музыке, мне казалось, что она не выдержит этой жизни. Я высказала ей это. Она ответила: «Как ты не понимаешь, что все это для меня кончено, ненужно». На другой день она повела нас к о.Амвросию…». В «Ведомости о проживающих на испытании в Казанской женской общине Перемышльского уезда за 1897 год» читаем: «Мария Николаевна графиня Толстая, вдова майора... На испытании – 5 лет». Она стремилась теперь к кротости, смирению. «Конечно, поступивши в монастырь, мать не переродилась, но сильно изменилась; она очень работала над собой, но не могла вполне избавиться от главного своего греха – раздражительности. Игумения, при которой мать поступила, была умная, сердечная женщина; она была строгая, требовала неуклонного исполнения монастырского устава, но не была сухой формалисткой, понимала людей и входила в их положение. Она хорошо понимала и мою мать. Раз как-то кто-то пожаловался ей на дурной характер моей матери; она сказала: – «Да, характер у нее нехорош, но душа у нее детская, чистая, а это дороже хорошего характера», – пишет Елизавета Валериановна. И далее продолжает: «Вначале она очень скучала без музыки; одно время хотела завести фис-гармонию, но почему-то раздумала. С ее музыкальным вкусом считались; хор в монастыре был недурной, иногда из Калуги приезжал регент, разучивали довольно трудные… вещи, регент приглашал ее на спевку и спрашивал ее совета. Любила она посещать убогих в богадельне и больных в больницах; знала всех больных, всегда помнила о них, слабых подкормит чем-нибудь, купит рыбы, пошлет чаю. Монастырь был небогатый, а монахинь было много, все почти бедные, неимущие. О. Амвросий приказывал всех желающих принимать, никому не отказывать. Все работы на огороде и в поле, за исключением пахоты, исполнялись монашенками. Была маленькая больница, богадельня, приют для сирот, была своя типография, золотошвейная, живописная. Во главе всех этих отраслей стояли интеллигентные монахини, но все бедные. Много жертвовал на монастырь Сергей Васильевич Перлов. На его средства была выстроена очень большая и высокая церковь. Требовалось много времени, труда, чтобы содержать ее в порядке и чистоте. В день уборки усталые монашенки знали, что у «матери Марии» им будет чай с баранками и конфетами; они очень ценили это и любили мою мать за ее простое и ласковое отношение».
Мария Николаевна всегда была занята, читала духовные книги, любила работать, и вышила большой ковер в церковь», несла послушание – чтение Псалтири. В 1904 году она пишет в Смоленск своей подруге Елизавете Николаевне Громовой: «…Хорошо друг Лиза жить в монастыре! Я всякий день благодарю Бога, что он привел меня к этому тихому пристанищу, и не могу себе представить, как бы я теперь жила в миру?». В других ее письмах к семье Громовой встречаются упоминания о насельницах, с которыми Мария Николаевна общалась. Это Мария Дмитриевна Францева, дворянка из Симбирской губернии, и Вера Александровна Хрущева, рязанская дворянка, поступившие в монастырь в 1887 году, через пять лет в 1892 году определенные в число послушниц и несшие послушание: первая благочинной по церкви, вторая надзирательницы приюта. В 1910 году Вера Александровна Хрущева была пострижена в монахини с именем Вера. Осенью 1909 года Мария Николаевна некоторое время, пока ей на окна кельи ставили ставни, вынуждена была жить у нее. Это произошло после того, как в келью Марии Николаевны проникли воры и на следующий день в окно бросили кирпичи (она в это время была на всенощной). Мария Николаевна также была дружна с монахиней Магдалиной и даже высказывала желание быть похороненной рядом с ней. Мать Магдалина, в миру Евпраксия Григорьевна Сотникова, приняла постриг в 1876 году в Белевском Крестовоздвиженском монастыре; в 1886 году переведена в Шамордино, ее послушание было – уставщица. Келейницей Марии Николаевны была Александра Никитина. Девочкой четырнадцати лет она поступила в монастырь, сначала имела послушание пение, затем была «письмоводительницей»; ее рукой написаны «Ведомости» о проживающих в монастыре в начале 900-х годов, под диктовку Марии Николаевны она писала ее родным и друзьям. Мария Николаевна была очень близка с монахиней Макарией (Болотовой) – родной сестрой первой настоятельницы обители матушки Софии. В июне 1896 года, обеспокоенная здоровьем Марии Николаевны, ее дочь Елизавета Валериановна, пишет матери Макарии с просьбой сообщить ей о «мамашином здоровье». Мать Макария спешит успокоить Елизавету Валериановну. Мария Николаевна в 1895 году породнилась с Болотовыми. Ее внучка Александра, дочь Елизаветы Валериановны, вышла замуж за родного племянника матушки Софии и матери Макарии (сына их сестры Елены Михайловны) Ивана Михайловича Долинино-Иванского. Он был потомственным дворянином, в молодости служил в кавалерии, затем вышел в отставку и, женившись, поселился в селе Карамышево Крапивенского уезда Тульской губернии. Был предводителем дворянства Крапивенского уезда, пользовался всеобщим уважением. Имел хорошее состояние и образцово вел хозяйство. Мария Николаевна любила погостить в семье своей внучки, у которой было двое детей: дочь Елена и сын Владимир.Сестра матушки Софии Елена Михайловна «обожала» жену своего сына и внуков. Две дочери ее Мария и Марфа позже тоже стали монахинями Шамординского монастыря. В 1906 году в семье Толстых в Ясной Поляне вспоминали их: «… говорили про Долинино-Иванскую, которая 23-летней девушкой пошла в монастырь (Шамординский); мяса не ела, бедным помогала так, чтобы о том никто не знал; за капризным отцом ходила. И другая ее сестра там (монашкой же)».
В письме к сестре 10 апреля 1907 года Толстой писал: «Поклонись от меня всем твоим монашенкам. Помогай им Бог спасаться. В миру теперь такая ужасная, недобрая, глупая жизнь, что они благой путь избрали, и ты с ними. Напиши мне словечко о себе. Целую тебя. Брат твой по крови и по духу – не отвергай меня».
Летом 1896 года Успенским постом Лев Николаевич и его жена Софья Андреевна посетили Марию Николаевну в Шамордино по пути в Оптину Пустынь. В неопубликованных машинописных воспоминаниях «Моя жизнь» Софья Андреевна дает живое, интересное описание этой поездки и Шамординской обители: «…До Калуги мы ехали по железной дороге; в Калуге ночевали, и, наняв ямщика, поехали 60 – т верст большой дорогой, обсаженной еще при Екатерине II, теперь уже старыми деревьями, в плохом, но рессорном экипаже. По дороге ехали и шли богомольцы, вероятно потому, что был пост, и они направлялись к Оптиной. В Шамордине мы остановились в небольшой гостинице и оттуда прошли к Марии Николаевне, которая нам очень обрадовалась. Жила она тогда в отдельном, уютном домике, недалеко от церкви и соблюдала в своей жизни все монашеские требования и правила. Ходили мы с ней всюду. Вот келья бывшей учительницы, Марии Александровны Хрущевой, показавшей нам померанцевое дерево, выросшее из семечка апельсина, который ел умерший старец Оптиной Пустыни – отец Амвросий, и к которому она имела фанатическое обожание. Пошли в детский приют девочек, маленьких монахинь, начальницей которого была мать Марии Александровны Хрущевой, тоже монахиня. Показали нам и келью Отца Амвросия, где он скончался. Прошли к девушке, еще не старой, но больной, в параличе, доброй и радостной, не взирая на немощь. Потом навестили старуху, тоже лежавшую без движения много лет, сердитую, ворчавшую на всех и нечистоплотную. Ходить за ними и за больными вообще, составляет одно из послушаний молодых монахинь, и они это соблюдают религиозно и без ропота. Вообще меня поразил хороший дух этого монастыря: смиренный и радостный. И я видела, что Мария Николаевна гордилась своим монастырем перед нами.
Обошли мы с ней решительно все, что можно было. Были и в трапезной, и в церкви во время богослужения, где прекрасно пели монахини. В то время там строился собор на средства купца Перлова и постройкой заведовала Челпакова, бывшая помещица, еще молодая, ушедшая по призванию в монастырь в одно и то же время как и муж ее, в то время уже умерший в Оптиной Пустыни. В этой толпе 700-т женщин, самых разнообразных сословий и положений чувствовалась какая-то наивность и искренность веры. Помню, как сестра Мария Николаевна уходила от нас, говоря, что ей по монастырскому уставу надо прочесть в такой то час правила или молитвы, или класть поклоны...». После этого посещения Шамордина в письме к Марии Николаевне 17 сентября 1896 года из Ясной Поляны Толстой писал: «Посылаю тебе книги для слепых: Отче наш, Нагорная проповедь и Евангелие Иоанна. При каждой есть азбука. Передай их от меня игуменье вместе с выражением моих чувств уважения, благодарности и симпатии. Я думаю, что ей приятно будет читать: выбор книг не мой, а такие только есть. Псалтиря нет.… С большим удовольствием и умилением вспоминаю пребывание у тебя. Передай привет всем монахиням знакомым». Игуменьей монастыря, которой Толстой послал книги, в то время была матушка Евфросиния (Елена Александровна Розова, дворянка Калужской губернии). Уже будучи настоятельницей, она ослепла; но все, кто не знал об этом, встретившись с ней, не могли даже и подозревать этого. Она поражала всех своей духовной силой, сочетавшейся с необыкновенной кротостью, которая «проглядывала в чертах ее лица».
Иногда Мария Николаевна бывала у братьев Льва Николаевича и Сергея Николаевича в Ясной Поляне и Пирогове; для нее самой и ее близких это были особенные дни, наполненные воспоминаниями о прошлом и близких. В 1895 году в дни болезни и затем смерти самого младшего семилетнего сына Толстых Ивана Львовича (Ванечки – как любовно называли его в семье), Мария Николаевна жила в семье брата и духовно поддерживала Льва Николаевича и Софью Андреевну. К этому времени относится подаренный ею Софье Андреевне «Молитвослов» 1893 года издания с автографом: «Милой сестре Соне Толстой от сердечно любящей ее М. Толстой», ниже рукой Софьи Андреевны: «Март 1895 г.».
В 1903 году Мария Николаевна подарила Льву Николаевичу деревянную скамеечку с вышитым шерстью сиденьем с инициалами «М. Т. 1903». Судя по дате, можно предположить, что это ее подарок брату ко дню его 75 – летнего юбилея, на котором она была и даже фотографировалась со всей семьей. Другой ее подарок – вышитая шерстяными нитками маленькая подушка с надписью: «Одна из семисот Ш-х дур». Жена Толстого Софья Андреевна записала, что в спальне Л. Н. Толстого находится «на кровати маленькая подушечка, красная, подарок Марии Николаевны. Лев Николаевич шутя говорил, что в монастыре монахини, 700 человек дур, ничего не делающих. Мария Николаевна ему сказала: «Мы за вас молимся, не все же мы дуры», и вышила, и прислала ему подушечку: «от одной из 700 дур». Из другой записи, домашнего врача Толстого Д.П. Маковицкого 5 июля 1908 года узнаем: «Л.Н. расспрашивал Марию Николаевну про монастырскую жизнь, восхищался покоем тамошним. Некоторыми монашенками, про которых Мария Николаевна ему особенно рассказывала (Саша, вступившая молодой девушкой. И еще другая – такая же). Мария Николаевна спросила его, не дуры ли они: «Ведь так назвал нас», – сказала она. Л.Н.: «Нет, прекрасные женщины». Удивлялся, что их столько – семьсот».
Эта подушка, вышитая на красном и черном фоне белыми нитками «крестиком» или так называемым русским швом, используемым еще в самой глубокой древности, представляет собой уникальный образец рукодельного искусства, в котором в православных символах: Вифлеемская звезда, крест, пальма, дом, ключи, корона, якорь, сердце, замок, лира, бабочка, фонарь, потир, петух, – зашифрован ответ Марии Николаевны брату о смысле жизни, который она теперь видела только в служении Богу, стяжании благодати Святого Духа. Вышивая Вифлеемскую звезду, возвестившую о рождении Спасителя, Мария Николаевна еще и еще раз тем самым повторяет брату, что в Нем спасение, что «… нужно покаяние – оно одно только может нам отворить ворота к милосердию Божию…» (письмо ее к Толстому от 28 декабря 1907г. ); «…покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Матф. IV, 17). Крест – это скорби, болезни и другие тяготы земной жизни, посылаемые Богом. На Кресте Христос принял смерть ради нашего спасения. Пальма – символ мученичества. Ключи – от Царствия Небесного (дом). Якорь – надежда на помилование и получение Царствия Небесного. Корона – Царский венец уготованный тому, чье сердце всецело принадлежит Богу («Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят», Мтф. V, 8), кто хранит уста от многословия (замок), кто словословит Бога (лира), живет не заботясь о завтрашнем дне (бабочка). («Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?… Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам», Мтф. VI, 25, 33). Фонарь- светильник («Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взявши светильники свои, вышли на встречу жениху; Мтф. XXV, 1). Потир – церковная чаша, в которой выносятся Святые Дары во время Божественной Литургии. Петух – напоминание христианам об отречении апостола Петра и милости Божией, прощающей грехи раскаявшимся грешникам.
{pagebreak}Об обращении к Богу, соединении с Ним Мария Николаевна просила своего отлученного от Церкви брата, посылая ему этот подарок, и позже в письме 21 марта 1909 года вновь и вновь писала: «…как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться с Христом, сделать то, что Он убеждал своих учеников в последний, прощальный, трогательный ужин с Ним – приимите, а это вечное воспоминание. Если бы ты захотел только соединиться с Ним в Его воспоминании, какое бы ты почувствовал просветление и мир в душе твоей и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы ясно, как день!».
Но Толстой умер не покаявшись и не примирившись с Церковью, и старец Иосиф не дал благословения Марии Николаевне молиться за брата, что для нее было очень тяжело. На следующий день после его смерти она пишет в Тулу священнику отцу Димитрию Троицкому, протоиерею Спасо – Преображенского храма, который с 1897 года часто бывал в Ясной Поляне в семье графов Толстых и пытался вернуть Льва Николаевича к православной вере. Это письмо наполнено скорбью, отчаянием, усугубляемыми запретом молиться за умершего. «…Но я надеюсь, – пишет Мария Николаевна, – что тот крест и то испытание, которое он с удивительным терпением и кротостью вынес последнее время, отверзят ему милосердие Господа. Неужели он попадет в ад, со всеми злодеями и неверующими ни во что святое! Ведь он любил Бога и Христа, горячо молился, много делал добра, а главное много любил, всех любил и даже людей ему недоброжелательных. А ведь без любви все мои добродетели и чудеса ничто! (I Посл. к Коринф., гл. XIII). Дорогой Батюшка, мне очень больно и тяжело! Не знаю, как за него молиться!? Неужели я не могу просить: «Не лиши его Царства Небесного?». …Скажите мне, Батюшка, как я могу за него молиться? Ведь слова в Псалмах и во многих молитвах, которые я, читая, применяла бы к нему (например, прекрасная молитва 19 кафизмы)».
И лишь незадолго до смерти Марии Николаевны ее новый духовник снял с нее запрет почившего старца Иосифа, разрешив молиться за Толстого, но только в келье, что явилось большим утешением для нее.
Скончалась Мария Николаевна 6 апреля 1912 года. Она была именинницей 25 марта, на Благовещение Пресвятой Богородицы, совпавшее в тот год с Пасхой. Сохранилось последнее письмо к ней ее подруги Елизаветы Федоровны Громовой. На конверте адрес: «Почтовая станция «Подборки» Калужской губ. Шамордино. Амвросиевская женская Пустынь. Графине Марии Николаевне Толстой». И карандашом рукой Е.Н. Громовой: «Последнее письмо, заставшее ее на краю гроба…»: «Христос Воскресе!
Дорогой друг мой Maria, Поздравляю с великим праздником, а также с Днем твоего Ангела; с прибавлением всевозможных лучших пожеланий! ... Если была бы хорошая погода и дорога, отчего бы было тебе не приехать к нам с Маней?! Ведь надо воспользоваться случаем пока есть хотя маленькая возможность и еще мы на ногах…. Господь и Силы подаст прибегающим к Нему, что тебе и без меня – давно известно и испытано!! Прости, если не так думаю, но сильно желание тебя видеть в Смоленске! Целую еще раз крепко, моего единственного, старинного друга. Храни тебя Бог! Помолись за меня так, как и я молюсь за тебя!!!. Много любящая тебя твоя старушка Е.Г.».
За день до смерти Мария Николаевна приняла схиму с именем Мария. Последние дни ее жизни подробно описаны корреспондентом Н.Б. в статье «Кончина М.Н. Толстой» в газете «Русское слово» 10 апреля 1912 г.: «… На третий день Пасхи М.Н. почувствовала себя плохо; оказалось катаральное воспаление легких. Но и лежа уже в постели, М.Н. тщательно старалась соблюдать устав. Аккуратно прочитывала положенные на каждый день молитвы. При ней почти безотлучно дежурила ее дочь В.В. Нагорнова. Когда М.Н. чувствовала себя очень плохо, она заставляла дочь читать молитвы. Внимательно следила за каждым словом молитв, и когда В.В. Нагорнова произносила неправильно какое-нибудь славянское слово, лицо М.Н. мучительно искажалось: «Не так… Вот как нужно», – через силу поправляла она. Во время болезни духовник М.Н. несколько раз уговаривал ее принять схиму. «А вдруг я оправлюсь и не сдержу обетов?» – говорила больная, отказываясь от схимы. 5 апреля ей стало как – будто лучше, но она позвала дочь и сказала: «Варенька, мне кажется, я сегодня умру», – и просила позвать духовника. Причастившись, М.Н. заявила, что она готова принять схиму. К 7-ми часам вечера все было приготовлено к исполнению обряда. Мария Николаевна страшно волновалась. Во время обряда она с трудом отвечала на предлагаемые вопросы. На некоторые, особенно серьезные, она отвечала твердо, но не в категорической форме: «Постараюсь всеми моими силами…». Приняв схиму, больная несколько успокоилась. Мария Николаевна до последней минуты своей жизни не теряла сознания. После схимы она действительно, как бы отрешилась от всего земного. Просила читать ей Св. Писание. Но силы видимо угасали. Все окружавшие М.Н. не покидали ее, окружив постель, на которой полулежала больная. О сне никто и не думал. Поздно вечером М.Н. опять заговорила о смерти, просила у всех прощения. Около 3-х час. ночи приподнялась, попросила маленькую подушечку. Подложив под голову и повернувшись на бок, больная как будто задремала. Кругом было тихо, но никто из присутствующих не слышал, как оборвалось дыхание любимой сестры Льва Николаевича, «совести его»… когда кто-то дотронулся до руки Марии Николаевны, рука ее уже холодела… Было три часа». По монашеским правилам схимница должна лежать в гробу с закрытым лицом, но приходившие проститься с усопшей монахини просили открывать ее лицо, которое было необычайно умиротворенным и спокойным. Настоятельница монастыря разрешила исполнить и желание дочерей схимонахини Марии сфотографировать ее на смертном одре. «Схимнические одежды нужно выстрадать: если кто-то покупает себе нарядный костюм, то должен заплатить за него, тем более за схиму. Только за обыкновенные одежды платят деньгами, а за схимнические – великими скорбями. Надо распяться для мира…», – писал преподобный Варсонофий Оптинский.
Для наследования вечной жизни, являющейся для верующего человека целью всего его земного пути, схимонахиня Мария оставила мирскую жизнь и ушла в монастырь, стремясь к смирению, кротости, терпению и неся тяжелый труд непрестанной молитвы за себя и близких. Это путь сильных и лучших людей.
Похоронена схимонахиня Мария на монастырском кладбище, недалеко от Троицкого храма.