Зерцало иночества в жизни святого Алексия, человека Божия

Начало монашества – оставление мира. Жертва всесожжения. Практика монашеского жития.

     Жизнь святого Алексия, человека Божия, представляет нам зерцало монашеского жития в полном его совершенстве. Придите же, сестры, станем смотреться в сие зеркало; насмотревшись, поверим,^[1] все ли так есть у нас, как следует быть, чтоб потом в должном более утвердиться, недолжное отстранить, недостающее восполнить.
     Начало монашескому житию полагается оставлением мира и всего, что бывает уместно в сожительстве человеческом. Вступающий в монашество оставляет не греховное только и порочное, что обязан делать и всякий христианин, но и все естественное; оставляет отца, мать, родных и всякую житейскую сладость, становясь действительно в душе своей мертвым для всего. Вы знаете, как это необходимо и как без сего нельзя свободно действовать в монашестве, ощущая себя связанным, как бы по рукам и по ногам. Есть разные степени и разные способы сего отречения… Но почти все, отрекавшиеся истинно, находили более удобным, отрекаясь мира, совсем отдаляться от мира и всего житейского. Потому что, хотя сие святое дело предприемлется по преобладающей любви ко Господу и, следовательно, предполагает сердце занятым и плененным другими предметами, лучшими тех, которые оставляются, нельзя, однако ж, не чувствовать боли, когда оставляются связи естественные. Боль сия замирает отдалением, но снова оживает в силе встречею и видением. Потому оставаться пред лицом таких предметов и, однако ж, быть с ними в обязательном сердечном разделении — значит поставить себя в положение непрерывно болезненных ощущений. Но кто может понадеяться иметь всегда столько крепости в своем сердце, чтоб благодушно, в созидание себя, переносить сии болезни... Вот почему отрекающиеся мира все почти бегут в пустыни или за стены монастырей!
     Не таков был святой Алексий, человек Божий! Ему мало было идти общим путем. Он избирает для себя новый, сколько странный, столько же и высокий. Любил ли он отца, мать и невесту свою? Конечно любил и, может быть, сильнее, нежели сколько они любили его. Не по ненависти он оставил их, а потому, что был вящшею^[2] снедаем любовию ко Господу. Что ж, иссякла сия любовь, что он возвращается в дом отца?! Нет. Но она требовала новых жертв, как огонь требует постоянно подбавления новых горючих веществ, чтоб гореть пламеннее. И вот что дал он ей в пищу! Самые нежные, естественные чувства постоянно возобновляются в сердце его видением, слухом и самым пребыванием. Видел отца и, верно, порывался обнять его, но по любви к Господу подавлял сей порыв. Слышал вопль матери или сетование невесты и, верно, глубоко был возмущаем в сердце, но побеждал сию тревогу любовию ко Господу. Авраам болел сердцем, готов, однако ж, был принести в жертву сына, победив чувство родительское. Но если б и самым делом совершил он сию жертву, совершил бы ее однажды только. А человек Божий поминутно чувствовал самые сильные родственные чувства и поминутно приносил их в жертву Господу, как бы сам закалая свое сердце. Мученики крепко страдали; но, пострадав дни, месяцы, редко годы, отходили ко Господу на покой. Человек же Божий устроил себе сам страдание непрерывное — с той минуты, как вступил в дом отца, до той, как закрыл глаза свои. Он походил на того, кого резали бы ножом черта за чертою, или на того, кого стали бы строгать ногтями железными и не переставали строгать, или на того, кого бы обули в железные сапоги с острыми внутри гвоздьми и заставили ходить не останавливаясь, чтоб более и более раздирать болезненные раны. Он был в своем положении воистину жертва всесожжения. Горело в нем естество; огонь, в коем оно горело, был огнь любви ко Господу. Человече Божий! хвалить ли только нам тебя или, хваля, порываться и к подражанию?! Всячески, однако ж, отрекшиеся мира, станьте здесь и сами для себя решите: отрекшись мира, отреклись ли вы и от всего житейского, и отрекшись от сего, приносите ли тем жертву Богу - или только себе доставляете покой?
Отрекшись от мира, вступают в обитель и начинают в ней притрудную жизнь в постничестве, молитвах и терпеливом послушании с отречением от своей воли.
     Это - практика монашеского жития и проба искусства пребывать в нем. Вступая в обитель, отрекаются от мира; в обители надо отрекаться от себя, отрекаться от своего живота всяким озлоблением плоти, отрекаться от своих желаний преданием себя терпеливому послушничеству, отрекаться от всех помышлений своих, ограничивая взор ума своего единым Богом, и отревая от него все, в молитвенном погружении его в Боге. Вы знаете, что так есть и что этим обнимается вся внутри стен монастырских провождаемая жизнь. Всякая из вас и проводит ее так по мере сил и усердия: по мере сил и усердия постничествует; по мере сил и усердия молится в церкви и дома; по мере сил и усердия послушничествует и блюдет неисходность из монастыря. Господь да благословит труды ваши. Трудитесь! — но не думайте, что, совершив однажды или несколько раз какие дела, вы как бы совсем отделались от них. Нет. Надо делать непрестанно, идти все выше и выше безостановочно,— пока достигнете в меру совершенства, предначертанного для каждой части иноческого жития. Как это сделать и что тут нужно, не ходите далеко за указаниями. Всмотритесь в труды человека Божия и увидите все, до какой степени должно доводить вам свои подвиги. Посмотрите, до какой малости доведено у него удовлетворение потребностям тела, каковы его молитвы и каково отречение от своей воли, и понудьте себя уподобиться ему. Ходивший за ним слуга свидетельствовал о нем пред царем и освященным собором, что он мало что ел, мало спал, никогда не выходил, и день и ночь все молился; а что терпел он от слуг, того и пересказать нельзя. Не считайте всего этого неприложимым к вам, помня, что не в форме сила, и не увольняйте себя от добросовестного ответа: положены ли хотя начатки черт жизни человека Божия в иноческом житии каждой из вас?
     Для живущих в обители внешнее ограждение и защита - сама обитель с оградою, внутреннее же пристанище, покров и покой — храм Божий. Что у человека Божия?! Ограда его и обитель — решительное самоотвержение, а храм - созерцаемое им непрестанно небо, где, умно предстоя Богу, он в хоре Ангелов и святых воспевал хвалебные песни Богу. Только при таком настроении становится понятным, как можно было перенесть все то, что он перенес! Сердце его было в другом мире. Веянием любви Божией согреваясь, чаемое сожительство блаженных небожителей предвкушая и как бы переселившись уже туда, мужественно нес он все болезни и труды жизни своей, как на ристалищах чаянием прияти честь и премию все воодушевляются к скорейшему течению, не чувствуя истощения сил и утомления. Подражая ему, и нам, сестры, должно тако тещи, да постигнем, отказавшись от всех земных надежд и одними питаясь надеждами небесными. Ибо если мы чрез монастырское пребывание чаем достигнуть что-либо земное, то окаяннейшие паче всех людей есмы.
     Вот вам краткий очерк зерцала иноческого жития! Смотрите, но не затем, чтобы, посмотревшись, забыть, что видели, а чтоб в виденном иметь или отраду воодушевления на лучшее, или побуждение к очищению и исправлению того, что худо. Всяко да умудрит вас Господь во спасение молитвами святого Алексия, человека Божия. Аминь.

[1] Проверим, осмотрим

[2] Бόльшею

 17 марта 1861 г.

В Тамбовском женском монастыре.