В СКОРБЯХ МИРА НАМ СПАСТИСЬ





Жизнеописание схимонахини Марии (графини Марии Николаевны Толстой).





«Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его». (Притч. гл. 16,9)





Часть I





«Нет в жизни случайных событий, все промыслительно», – эти слова преподобного Варсонофия, старца Оптинского полностью исполнились в жизни графини Марии Николаевны Толстой, единственной сестры писателя Льва Николаевича Толстого, закончившей свой земной путь схимонахиней Казанской Амвросиевской женской пустыни в Шамордино Калужской епархии. Вся ее жизнь с самого рождения до последней минуты на земле складывалась промыслительно. Она родилась 2 марта 1830 года в сельце Ясная Поляна Тульской губернии в семье графа Николая Ильича Толстого, принадлежавшего к древнему роду, и Марии Николаевны, урожденной княжны Волконской, происходившей из именитого рода князей Волконских, восходящих к святому Михаилу, князю Черниговскому, замученному в 1245 году Батыем за отказ поклониться татарским кумирам. Имея четырех сыновей, родители Марии Николаевны мечтали о дочери. Их дом находился недалеко от Киевского шоссе, и в нем всегда находили приют приживалки, монахини, юродивые, странницы. Одна из странниц, узнав о желании графини иметь дочь, посоветовала ей дать обет: если родится девочка, взять в крестные матери первую встретившуюся на улице женщину. Через несколько дней после рождения Марии Николаевны, в Тулу был отправлен старый слуга для исполнения обета, данного графиней. После молитвы, рано утром выйдя на улицу, он встретил монахиню Успенского женского монастыря Марию, все звали ее Марией Герасимовной и считали юродивой. Но, вероятно, она только присутствовала при крещении новорожденной, совершенном 11 марта в приходском Николо-Кочаковском храме священником отцом Василием Можайским с причтом, так как в «Метрической книге» восприемниками записаны граф Николай Николаевич Толстой и графиня Пелагия Толстая. Часто бывая в доме графов Толстых, Мария Герасимовна рассказывала о том, как в молодости много странствовала, одевшись в мужской подрясник, под видом юродивого Иванушки, собирая деньги на монастырь. Любила петь:



«Святым Духом восхищаться, -



В скорбях мира нам спастись…».



А скорби одна за другой приходили в семью графов Толстых. Не прошло и пяти месяцев после рождения дочери – умерла графиня Мария Николаевна, через семь лет – граф Николай Ильич. Мария Николаевна и четверо ее братьев остались круглыми сиротами на попечении матери отца графини Пелагеи Николаевны, которая скончалась через год после смерти своего сына в 1838 году. У Марии Николаевны и ее братьев не было ни одного дяди и только две тетушки по отцу, не имевшие детей, Пелагея Ильинична Юшкова и Александра Ильинична Остен-Сакен. Официальной опекуншей детей сначала была назначена графиня Александра Ильинична Остен-Сакен. Ее замужество было несчастливым: муж был душевно больной и покушался на ее жизнь. Расставшись с ним, она жила у родителей, часто ездила на богомолье в Оптину Пустынь, где и скончалась в 1841 году и похоронена за алтарем Введенского храма. Ее племянников и племянницу привозили в Оптину проститься с ней. Здесь Мария Николаевна, подойдя под благословение к старцу Леониду, услышала: «Маша, будешь наша». Позже, живя в монастыре, она часто вспоминала об этом. Но вначале слова старца испугали родных Марии Николаевны, так как она росла слабой и болезненной девочкой. После смерти графини Александры Ильиничны Остен-Сакен опекунство над сиротами перешло к младшей сестре их отца Пелагее Ильиничне Юшковой. Но практически воспитанием Марии Николаевны и ее братьев занималась троюродная тетушка по линии отца Татьяна Александровна Ергольская, которая сама с раннего детства была сиротой, не была замужем и не имела своих детей, но с нежной материнской любовью относилась к детям своего кузина. Через всю жизнь она пронесла чувство большой любви к нему. Когда после смерти жены граф Николай Ильич сделал ей предложение стать его женой и матерью его пятерых детей, она, отказав в первой части его предложения, полностью приняла вторую и практически заменила Марии Николаевне и ее братьям мать. Она, как и родные тетушки, была верующей, и с раннего детства воспитала маленькую Марию в православных традициях. Отрочество Марии Николаевны прошло в Казани, где жила Пелагея Ильинична с мужем. Там Марию Николаевну определили в Родионовский институт, но «приходящей», сделав для нее исключение. Выросшая в деревенской тишине, изнеженная и капризная Мария Николаевна долго не могла привыкнуть к институтской жизни по звонку, к тому же очень грустила по тетеньке Татьяне Александровне. В добавление к институтскому, она получила и хорошее домашнее образование, неплохо знала французский язык, прекрасно играла на фортепьяно. В 17 лет она уже считалась взрослой барышней. Была невысокого роста, имела прекрасные большие черные глаза и всегда, живя в миру, носила одну и ту же прическу, гладкую впереди с узким пробором и туго заложенной косой. В апреле 1847 года она и братья, достигнув совершеннолетия, приступили к наследственному разделу имущества. Братья определили ей равную с ними долю, а не 1/14, по закону того времени. Тетеньки стали задумываться и о ее замужестве. И в том же году, в ноябре месяце, совсем юной 17-летней девочкой выдали ее за графа Валериана Петровича Толстого, родного племянника тетеньки Татьяны Александровны. Позже она вспоминала о своем браке: «Я никакого понятия не имела тогда о жизни, мне смешно вспомнить о моих воззрениях на брак. Мне и в голову не приходило думать о том, какой человек был мой будущий муж, и какая жизнь ожидала меня с ним? Я так привыкла доверять тетушкам, а в особенности Татьяне Александровне, что слепо верила тому, что я должна выйти замуж за Валериана Петровича, раз она этого хотела, и я вышла за него прямо со школьной скамьи». Муж Марии Николаевны был ее троюродным братом, относился к той же древней ветви графов Толстых, что и сама Мария Николаевна; по линии бабушки со стороны матери Марии Федоровны Майковой принадлежал к роду, из которого происходил святой Нил Сорский. Он был на семнадцать лет старше Марии Николаевны, ему было уже 34 года. За его плечами была военная служба, в которую он поступил в возрасте 19 лет юнкером в гусарский принца Оранского полк. За храбрую и отважную службу во благо Отечества был награжден орденами святых Анны 3-ей степени и Станислава 3-ей степени, дважды награждался денежными премиями и вышел в отставку накануне свадьбы в чине майора. За собственные заслуги был внесен в Родословную книгу дворян Рязанской губернии, в которой находилось доставшееся ему от его отца мичмана в отставке графа Петра Ивановича имение в 420 душ в Раненбургском уезде. После свадьбы молодые супруги поселились в селе Покровское Чернского уезда Тульской губернии, в 80 верстах от Ясной Поляны. Это было имение матери Валериана Петровича – Елизаветы Александровны, доставшееся ей от ее тетки по отцу и воспитательницы Татьяны Семеновны Скуратовой. Свекровь Марии Николаевны и ее сестра Татьяна Александровна рано осиротели. Их тетушки по отцу, родная Татьяна Семеновна Скуратова и двоюродная графиня Пелагея Николаевна Толстая, решили взять осиротевших племянниц на воспитание: свернули билетики с написанными их именами и положили под образа; помолившись, вынули, – темненькая Таненька досталась графине Пелагее Николаевне, Лизонька – Татьяне Семеновне. Выйдя замуж, Мария Николаевна очутилась в семье родной сестры своей горячо любимой тетеньки Татьяны Александровны и была окружена той же любовью и нежной материнской заботой, живя в сельской тиши. В их имении был одноэтажный, белый дом, старинный парк с липовыми аллеями, спускающимися к реке Снежеди. Мария Николаевна в 1849 году родила первенца Петра умершего в детстве, затем родились Варвара, Николай и Елизавета. Дети были на руках няни под внимательным наблюдением Елизаветы Александровны. Когда они немного подросли, Мария Николаевна могла пользоваться некоторой свободой и проводить время в обществе соседей по имению: семьи барона А.А. Дельвига, с сестрой которого Любовью Антоновной она была очень дружна; их часто навещал поэт А.А.Фет и писатель И.С. Тургенев. Мария Николаевна была обаятельной и прекрасной собеседницей, чудно играла на скрипке и фортепиано исключительно классическую музыку: Шопена, Моцарта, Бетховена. Позже она любила вспоминать о том времени, и особенно о вечерах в обществе Ивана Сергеевича Тургенева, с которым она познакомилась в 1854 году. В семье Толстых считали даже, что он был несколько влюблен в Марию Николаевну. Он читал ей в рукописи свои только что написанные сочинения, прислушиваясь к ее мнению и ценя ее «тонкий ум и художественное чутье». Ей он посвятил свою повесть «Фауст» и говорил, что тип своей героини Веры Ельцовой, не любившей стихов, он заимствовал от Марии Николаевны, которая тоже не любила стихов. Через несколько дней после первого визита в Покровское, Тургенев написал Некрасову: «Жена графа Толстого, сестра автора «Отрочества» – премилая женщина – умна, добра и очень привлекательна. … Жаль, что отсюда до них около 25 верст. Она мне очень нравится…». Двумя днями позже – Анненкову: «…сестра его одно из привлекательнейших существ, какие мне только удавалось встретить! Мила, умна, проста, – глаз бы не отвел, – и продолжает: – на старости лет (мне четвертого дня стукнуло 36 лет) – я едва ли не влюбился. Я вижу отсюда, как у вас круглятся глаза и губы, раскрывшись испускают звук: кгха, кгха – что по – вашему значит смеяться, но не могу скрыть, что поражен я в самое сердце. Давно не встречал столько грации, такого трогательного обаяния…». И добавляет: «В «Отрочестве» Толстой описал свою сестру под именем Любочки…». Сохранилось 16 писем И.С. Тургенева к Марии Николаевне и ее мужу, с которым его связывало увлечение охотой.



14 сентября 1851 года в семью Марии Николаевны и Валериана Петровича пришло горе: на 61 году скончалась Елизавета Александровна. Последние годы своей жизни она была тяжело больна и очень страдала, но за несколько месяцев до смерти наступило улучшение настолько, что она смогла нанести визиты соседям, стала гулять в саду, осмотрела новые хозяйственные постройки. И в начале августа поехала поговеть в Оптину Пустынь и затем погостить у брата Дмитрия Александровича, жившего недалеко от Оптиной в имении Бордуково. Здесь она скончалась и похоронена в Оптиной Пустыни за алтарем Введенского храма рядом со своей двоюродной сестрой Александрой Ильиничной Остен-Сакен. «Вы не поверите, – писала позже Мария Николаевна братьям Льву Николаевичу и Николаю Николаевичу, – какая пустота и тоска у нас в доме без нее. Да, я теперь с каждым днем яснее вижу, что я потеряла в ней редкую мать и друга, которого у меня больше не будет. Она любила меня как дочь родную и не разделяла в своем сердце с Валерианом, которого она боготворила. Рассказывают, что она до последней своей минуты беспрестанно вспоминала обо мне и скончалась в совершенной памяти». Через пять месяцев после смерти свекрови 23 января 1852 года Мария Николаевна родила дочь, которую назвали Елизаветой.



В 1857 году Мария Николаевна, узнав об измене своего мужа, не смогла смириться с этим и переехала с детьми в доставшееся ей по наследству от родителей имение, расположенное в селе Пирогово Крапивенского уезда Тульской губернии. Здесь она выстроила свой дом. В этом же селе на противоположном берегу реки Упы жил ее старший брат Сергей Николаевич, и Мария Николаевна до окончания строительства дома некоторое время жила у него. Когда дом был готов, совсем небольшой, с мезонином, она с детьми переехала в него. Это было очень трудное для нее время. Ей было всего лишь 27 лет, на руках у нее было трое детей: Елизавете – пять лет, родившимся в один год Варваре и Николаю – семь и седьмой. Было очень сложно привыкнуть к своему новому положению, хотя братья и тетенька Татьяна Александровна всячески поддерживали ее. «Молодая жизнь ее была сломлена, – напишет позже в своих воспоминаниях дочь Елизавета Валерьяновна, – и она не могла чувствовать себя вполне счастливой. Временами она была неспокойной, нервной, раздражительной. Тогда я этого не понимала, но, вспоминая впоследствии это время, я помню, что она часто грустила и, как всегда, выливала свое чувство в музыке». Иногда, взяв с собой детей, ездила в гости к своим друзьям Дельвигам, жившим в 60 верстах от Пирогова. Поездка занимала целый день. У нее были две лошади, и она сама правила ими, запряженными в шарабан. Принадлежа к высшему аристократическому кругу, она не любила визитов и выездов, светские, пустые разговоры не имели для нее никогда интереса. «Но Мария Николаевна всегда была очень религиозна. Истинная вера ее никогда не омрачалась сомнениями и помогала ей в трудные ее минуты…», – пишет Т.А. Кузминская, родная сестра жены брата Льва Николаевича. Прожив год в Пирогове, она на зиму с детьми переехала в Москву; но к концу зимы стала худеть, кашлять, жаловаться на боли в левой лопатке и руке, что вызвало беспокойство братьев и тетеньки. И в сопровождении брата Льва Николаевича с детьми уехала на юг Франции в Гиер, где лечился другой брат Николай Николаевич, тяжело больной туберкулезом. Здесь в сентябре 1860 года он умер. Это явилось для нее новым тяжелым испытанием. Она очень любила и уважала своего старшего брата. И после его смерти еще острее почувствовала свое одиночество. Здоровье ее совсем расстроилось. Но она нашла большое утешение в оказании помощи одиноким, больным людям, приехавшим на лечение, как она и ее брат. Слабая, болезненная, имеющая склонность к заболеванию туберкулезом, не боясь заразиться, она посещала их, стараясь помочь всем сердцем. По многим читала Псалтирь. Затем из Гиера переехала в Веве. И, оставив детей с горничной под присмотром княжны Репниной, вынуждена была поехать на лечение водами в Экс-ле-Бен. Здесь состоялось ее знакомство со шведом Гектором де-Кленом (1831-1873), моряком, простудившимся в плавании, заболевшим ревматизмом и приехавшим лечиться. По воспоминаниям дочери Елизаветы Валерьяновны, Клен был «очень симпатичным, кротким и болезненным, – у него болели ноги, ходил он всегда в теплых башмаках и с палкой. Он был прекрасным музыкантом, играл на рояле и скрипке», учил латинскому языку сына Марии Николаевны, любил подолгу гулять с ним. Эта встреча имела большое влияние на дальнейшую судьбу Марии Николаевны. 8 сентября 1863 года у нее в Женеве родилась третья дочь, Елена. Она написала об этом тетеньке Татьяне Александровне, которая вместе с братьями была потрясена случившимся и хранила это в тайне. Татьяна Александровна любила «свою Машеньку» как дочь и очень переживала ее несчастный брак с Валерианом Петровичем. Лев Николаевич по просьбе сестры начал вести переговоры о ее разводе с мужем, который дал свое согласие и составил прошение к архиепископу. Для ознакомления и подписи прошение было переправлено Марии Николаевне, но она не дала ему дальнейшего хода, мало надеясь и на счастье с Кленом, – его родственники были против их брака. В письме к Татьяне Александровне 28 января 1864 года из Веве она пишет: «Надо предаться воле Божией; Он направит мою жизнь и соединит нас, ежели будет на то Его благоволение, и подаст мне силу перенести и новое испытание, быть может, тяжелее всех тех, которые я перенесла». Одновременно брату Сергею Николаевичу: «Я теперь совсем другая. Поверишь ли, что я чувствую какую-то отраду (отраду – слишком много), но приятное чувство чувствовать себя виноватой перед другими, не иметь этой гордости, раздражительности добродетельной и страдающей невинно женщины. Да, все мы должны пасть так или иначе – на то мы и созданы! Но куда это падение нас поведет – в хорошую или дурную сторону – вопрос? И добродетель даром не дается. До свидания, Сережа, приезжай, пожалуйста…». Она никогда не старалась оправдать виновностью мужа своего поступка, видя в нем большой грех, строго судила только себя. Сергей Николаевич в апреле 1864 года увез ее с двумя дочерьми в Россию. Сына Николая Валериановича она оставила в Женевском пансионе, маленькую Елену, крестным отцом которой стал Сергей Николаевич и дал ей свое отчество, поручила кормилице. Возвратившись в Россию, Мария Николаевна поселилась в Пирогове, часто бывая у брата Льва Николаевича в Ясной Поляне со своими старшими дочерьми. Все их очень любили, а дядя Лев Николаевич шутливо называл «зефиротами»: монахиня Мария (Мария Герасимовна) перед их приездом из-за границы говорила, что «из чужих краев прилетели какие-то необыкновенные птицы, которых зовут «зефиротами». Рождество 1865 года Мария Николаевна с дочерьми проводила в Ясной Поляне. Здесь с ней произошел случай, о котором Т.А. Кузминская пишет: «Мы были заняты приготовлением костюмов, чтобы вечером явиться ряжеными. Как сейчас помню, Мария Николаевна стояла в комнате Татьяны Александровны. Опершись ногой на стул, что-то наскоро зашивала, когда вдруг она обернулась ко мне и к дочерям своим, которые находились позади ее, и громким, сердитым голосом спросила: «Кто ударил меня по плечу?». Мы с удивлением отвечали, что никто даже и не подходил к ней. Мария Николаевна не поверила нам. «Какие глупые шутки, – сказала она, – я так испугалась, кто-то сильно хлопнул меня по плечу!». <…> Татьяна Александровна записала в свою книжку этот странный случай, отметив день, число и час. Впоследствии оказалось, что это был день и час смерти Валериана Петровича». Простудившись, он умер от воспаления легких. С тех пор, как Мария Николаевна уехала от него, они ни разу не виделись. После его смерти она переехала жить в Покровское; приняла имение, оставшееся в долгах, в свои руки и серьезно занялась хозяйством. Шли годы… Дети подрастали. Мария Николаевна рассказала им, что у них есть младшая сестра, узнав которую позже, они очень полюбили. Елена была похожа на мать характером, фигурой и даже походкой; получила хорошее образование, прекрасно играла на рояле, неплохо рисовала. Старшая дочь Варвара внешне была похожа на отца. Имела темные живые глаза, вьющиеся волосы и «чудный» цвет лица. Практическая сторона жизни совершенно ее не занимала, и Мария Николаевна часто сердилась на ее рассеянность и забывчивость. И хозяйственные вопросы поручала Елизавете, которая хотя и была моложе сестры на два года, но отличалась большей серьезностью и рассудительностью. Она была больше похожа на мать. В 1871 году Елизавета Валериановна вышла замуж за князя Леонида Дмитриевича Оболенского. Через год Варвара Валериановна – за Николая Михайловича Нагорнова. После замужества дочерей Мария Николаевна часто ездила за границу, побывала на могиле брата Николая Николаевича. В 1874 году умер Клен. Его жена известила Марию Николаевну о его кончине, написав, что он всегда вспоминал ее. За несколько месяцев до его смерти, они случайно встретились за границей. Какой была эта встреча, неизвестно. Мария Николаевна только говорила, что узнала от Клена, что несколько раз он писал ей, но она этих писем не получала. Сын Николай Валерианович, вернувшись в Россию, после неудачи с поступлением в университет, определился на службу в Преображенский полк. Недолго прослужив, вышел в отставку и в 1878 году женился на дочери тульского архитектора Громова – Надежде Федоровне. Брак был счастливым, но через восемь месяцев Николай Валерианович заболел тифом. Болезнь оказалась смертельной. Он скончался на руках матери в больнице в городе Черни Тульской губернии.





Часть II. «Маша, будешь наша»





После смерти сына Мария Николаевна совсем отошла от светской жизни. В 1880 году она привезла из Швейцарии дочь Елену и поселилась с ней на лето в Пирогове. На зиму они переезжали в Москву. В эти годы духовником Марии Николаевны был протоиерей Московского Архангельского собора отец Валентин Амфитеатров. И, несмотря на то, что отец Валентин не одобрял ее стремления к монашеству, она все же в октябре 1889 года на некоторое время поселилась в Белевском женском монастыре Тульской епархии. В письме оттуда к брату Льву Николаевичу 16 декабря 1889 года она писала: «…Молитва в церкви, со всеми, тишина, вид этих монахинь, которые стоят, не шевельнутся, пение молодых женских голосов – все это как-то натягивает струны, приходишь домой в хорошем настроении, с которым надо обходиться бережно, и если удастся его сохранить и возобновлять почаще, то поверишь во многое такое, во что ты, к несчастью, не веришь, поверишь, что есть благодать, которая нас животворит и помогает духу брать перевес над телом. Ты скажешь, вероятно, что это просто наше нравственное чувство, действие нашей души, и что это зависит от нашей воли, а здесь говорят, что сами по себе мы ничего не можем сделать хорошего и себя переработать без помощи Божьей. Я этому верю, что есть Дух Святой, про которого Христос сказал: «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины...» (Иоанн, гл. 14, ст. 16-17). А вера в Духа Святого уяснит многое, во что тебе и подобным тебе кажется невозможным верить и во что я верю слепо, без колебаний и рассуждений, и нахожу, что верить иначе нельзя».



Мария Николаевна «не вернулась больше в мир» и вступила под водительство преподобного Амвросия, старца Оптинского. Батюшка благословил ее на жительство в Казанской женской общине в Шамордино, которая находилась под его ведением, сам выбрал ей место для кельи и нарисовал план. Родные надеялись, что Мария Николаевна все-таки изменит свое решение. «Я, – пишет в «Воспоминаниях» ее дочь Елизавета Валериановна, – с любопытством и некоторым волнением подъезжала к монастырю. Местность действительно очень красивая. Много небольших построек; я не знала, к которой подъехать. У крыльца небольшого дома собралась толпа народа; все теснились, и каждый старался пробраться вперед; на крыльце стоял небольшого роста, худенький, старенький монах в белой рясе. Это был о. Амвросий, который вышел на так называемое общее благословение. Я спросила проходящую монахиню, где можно найти мать, и поехала в гостиницу, где она жила, так как постройка ее кельи была еще только начата. Я застала мать такой, какой давно не видала: спокойной, радостной, даже выражение лица изменилось.... Решение ее остаться в монастыре было окончательно принято. Зная ее живой ум, ее интерес к литературе, к музыке, мне казалось, что она не выдержит этой жизни. Я высказала ей это. Она ответила: «Как ты не понимаешь, что все это для меня кончено, ненужно». На другой день она повела нас к о.Амвросию…». В «Ведомости о проживающих на испытании в Казанской женской общине Перемышльского уезда за 1897 год» читаем: «Мария Николаевна графиня Толстая, вдова майора... На испытании – 5 лет». Она стремилась теперь к кротости, смирению. «Конечно, поступивши в монастырь, мать не переродилась, но сильно изменилась; она очень работала над собой, но не могла вполне избавиться от главного своего греха – раздражительности. Игумения, при которой мать поступила, была умная, сердечная женщина; она была строгая, требовала неуклонного исполнения монастырского устава, но не была сухой формалисткой, понимала людей и входила в их положение. Она хорошо понимала и мою мать. Раз как-то кто-то пожаловался ей на дурной характер моей матери; она сказала: – «Да, характер у нее нехорош, но душа у нее детская, чистая, а это дороже хорошего характера», – пишет Елизавета Валериановна. И далее продолжает: «Вначале она очень скучала без музыки; одно время хотела завести фис-гармонию, но почему-то раздумала. С ее музыкальным вкусом считались; хор в монастыре был недурной, иногда из Калуги приезжал регент, разучивали довольно трудные… вещи, регент приглашал ее на спевку и спрашивал ее совета. Любила она посещать убогих в богадельне и больных в больницах; знала всех больных, всегда помнила о них, слабых подкормит чем-нибудь, купит рыбы, пошлет чаю. Монастырь был небогатый, а монахинь было много, все почти бедные, неимущие. О. Амвросий приказывал всех желающих принимать, никому не отказывать. Все работы на огороде и в поле, за исключением пахоты, исполнялись монашенками. Была маленькая больница, богадельня, приют для сирот, была своя типография, золотошвейная, живописная. Во главе всех этих отраслей стояли интеллигентные монахини, но все бедные. Много жертвовал на монастырь Сергей Васильевич Перлов. На его средства была выстроена очень большая и высокая церковь. Требовалось много времени, труда, чтобы содержать ее в порядке и чистоте. В день уборки усталые монашенки знали, что у «матери Марии» им будет чай с баранками и конфетами; они очень ценили это и любили мою мать за ее простое и ласковое отношение».



Мария Николаевна всегда была занята, читала духовные книги, любила работать, и вышила большой ковер в церковь», несла послушание – чтение Псалтири. В 1904 году она пишет в Смоленск своей подруге Елизавете Николаевне Громовой: «…Хорошо друг Лиза жить в монастыре! Я всякий день благодарю Бога, что он привел меня к этому тихому пристанищу, и не могу себе представить, как бы я теперь жила в миру?». В других ее письмах к семье Громовой встречаются упоминания о насельницах, с которыми Мария Николаевна общалась. Это Мария Дмитриевна Францева, дворянка из Симбирской губернии, и Вера Александровна Хрущева, рязанская дворянка, поступившие в монастырь в 1887 году, через пять лет в 1892 году определенные в число послушниц и несшие послушание: первая благочинной по церкви, вторая надзирательницы приюта. В 1910 году Вера Александровна Хрущева была пострижена в монахини с именем Вера. Осенью 1909 года Мария Николаевна некоторое время, пока ей на окна кельи ставили ставни, вынуждена была жить у нее. Это произошло после того, как в келью Марии Николаевны проникли воры и на следующий день в окно бросили кирпичи (она в это время была на всенощной). Мария Николаевна также была дружна с монахиней Магдалиной и даже высказывала желание быть похороненной рядом с ней. Мать Магдалина, в миру Евпраксия Григорьевна Сотникова, приняла постриг в 1876 году в Белевском Крестовоздвиженском монастыре; в 1886 году переведена в Шамордино, ее послушание было – уставщица. Келейницей Марии Николаевны была Александра Никитина. Девочкой четырнадцати лет она поступила в монастырь, сначала имела послушание пение, затем была «письмоводительницей»; ее рукой написаны «Ведомости» о проживающих в монастыре в начале 900-х годов, под диктовку Марии Николаевны она писала ее родным и друзьям. Мария Николаевна была очень близка с монахиней Макарией (Болотовой) – родной сестрой первой настоятельницы обители матушки Софии. В июне 1896 года, обеспокоенная здоровьем Марии Николаевны, ее дочь Елизавета Валериановна, пишет матери Макарии с просьбой сообщить ей о «мамашином здоровье». Мать Макария спешит успокоить Елизавету Валериановну. Мария Николаевна в 1895 году породнилась с Болотовыми. Ее внучка Александра, дочь Елизаветы Валериановны, вышла замуж за родного племянника матушки Софии и матери Макарии (сына их сестры Елены Михайловны) Ивана Михайловича Долинино-Иванского. Он был потомственным дворянином, в молодости служил в кавалерии, затем вышел в отставку и, женившись, поселился в селе Карамышево Крапивенского уезда Тульской губернии. Был предводителем дворянства Крапивенского уезда, пользовался всеобщим уважением. Имел хорошее состояние и образцово вел хозяйство. Мария Николаевна любила погостить в семье своей внучки, у которой было двое детей: дочь Елена и сын Владимир. Сестра матушки Софии Елена Михайловна «обожала» жену своего сына и внуков. Две дочери ее Мария и Марфа позже тоже стали монахинями Шамординского монастыря. В 1906 году в семье Толстых в Ясной Поляне вспоминали их: «… говорили про Долинино-Иванскую, которая 23-летней девушкой пошла в монастырь (Шамординский); мяса не ела, бедным помогала так, чтобы о том никто не знал; за капризным отцом ходила. И другая ее сестра там (монашкой же)».



В письме к сестре 10 апреля 1907 года Толстой писал: «Поклонись от меня всем твоим монашенкам. Помогай им Бог спасаться. В миру теперь такая ужасная, недобрая, глупая жизнь, что они благой путь избрали, и ты с ними. Напиши мне словечко о себе. Целую тебя. Брат твой по крови и по духу – не отвергай меня».



Летом 1896 года Успенским постом Лев Николаевич и его жена Софья Андреевна посетили Марию Николаевну в Шамордино по пути в Оптину Пустынь. В неопубликованных машинописных воспоминаниях «Моя жизнь» Софья Андреевна дает живое, интересное описание этой поездки и Шамординской обители: «…До Калуги мы ехали по железной дороге; в Калуге ночевали, и, наняв ямщика, поехали 60 – т верст большой дорогой, обсаженной еще при Екатерине II, теперь уже старыми деревьями, в плохом, но рессорном экипаже. По дороге ехали и шли богомольцы, вероятно потому, что был пост, и они направлялись к Оптиной. В Шамордине мы остановились в небольшой гостинице и оттуда прошли к Марии Николаевне, которая нам очень обрадовалась. Жила она тогда в отдельном, уютном домике, недалеко от церкви и соблюдала в своей жизни все монашеские требования и правила. Ходили мы с ней всюду. Вот келья бывшей учительницы, Марии Александровны Хрущевой, показавшей нам померанцевое дерево, выросшее из семечка апельсина, который ел умерший старец Оптиной Пустыни – отец Амвросий, и к которому она имела фанатическое обожание. Пошли в детский приют девочек, маленьких монахинь, начальницей которого была мать Марии Александровны Хрущевой, тоже монахиня. Показали нам и келью Отца Амвросия, где он скончался. Прошли к девушке, еще не старой, но больной, в параличе, доброй и радостной, не взирая на немощь. Потом навестили старуху, тоже лежавшую без движения много лет, сердитую, ворчавшую на всех и нечистоплотную. Ходить за ними и за больными вообще, составляет одно из послушаний молодых монахинь, и они это соблюдают религиозно и без ропота. Вообще меня поразил хороший дух этого монастыря: смиренный и радостный. И я видела, что Мария Николаевна гордилась своим монастырем перед нами.



Обошли мы с ней решительно все, что можно было. Были и в трапезной, и в церкви во время богослужения, где прекрасно пели монахини. В то время там строился собор на средства купца Перлова и постройкой заведовала Челпакова, бывшая помещица, еще молодая, ушедшая по призванию в монастырь в одно и то же время как и муж ее, в то время уже умерший в Оптиной Пустыни. В этой толпе 700-т женщин, самых разнообразных сословий и положений чувствовалась какая-то наивность и искренность веры. Помню, как сестра Мария Николаевна уходила от нас, говоря, что ей по монастырскому уставу надо прочесть в такой то час правила или молитвы, или класть поклоны...». После этого посещения Шамордина в письме к Марии Николаевне 17 сентября 1896 года из Ясной Поляны Толстой писал: «Посылаю тебе книги для слепых: Отче наш, Нагорная проповедь и Евангелие Иоанна. При каждой есть азбука. Передай их от меня игуменье вместе с выражением моих чувств уважения, благодарности и симпатии. Я думаю, что ей приятно будет читать: выбор книг не мой, а такие только есть. Псалтиря нет.… С большим удовольствием и умилением вспоминаю пребывание у тебя. Передай привет всем монахиням знакомым». Игуменьей монастыря, которой Толстой послал книги, в то время была матушка Евфросиния (Елена Александровна Розова, дворянка Калужской губернии). Уже будучи настоятельницей, она ослепла; но все, кто не знал об этом, встретившись с ней, не могли даже и подозревать этого. Она поражала всех своей духовной силой, сочетавшейся с необыкновенной кротостью, которая «проглядывала в чертах ее лица».



Иногда Мария Николаевна бывала у братьев Льва Николаевича и Сергея Николаевича в Ясной Поляне и Пирогове; для нее самой и ее близких это были особенные дни, наполненные воспоминаниями о прошлом и близких. В 1895 году в дни болезни и затем смерти самого младшего семилетнего сына Толстых Ивана Львовича (Ванечки – как любовно называли его в семье), Мария Николаевна жила в семье брата и духовно поддерживала Льва Николаевича и Софью Андреевну. К этому времени относится подаренный ею Софье Андреевне «Молитвослов» 1893 года издания с автографом: «Милой сестре Соне Толстой от сердечно любящей ее М. Толстой», ниже рукой Софьи Андреевны: «Март 1895 г.».



В 1903 году Мария Николаевна подарила Льву Николаевичу деревянную скамеечку с вышитым шерстью сиденьем с инициалами «М. Т. 1903». Судя по дате, можно предположить, что это ее подарок брату ко дню его 75 – летнего юбилея, на котором она была и даже фотографировалась со всей семьей. Другой ее подарок – вышитая шерстяными нитками маленькая подушка с надписью: «Одна из семисот Ш-х дур». Жена Толстого Софья Андреевна записала, что в спальне Л. Н. Толстого находится «на кровати маленькая подушечка, красная, подарок Марии Николаевны. Лев Николаевич шутя говорил, что в монастыре монахини, 700 человек дур, ничего не делающих. Мария Николаевна ему сказала: «Мы за вас молимся, не все же мы дуры», и вышила, и прислала ему подушечку: «от одной из 700 дур». Из другой записи, домашнего врача Толстого Д.П. Маковицкого 5 июля 1908 года узнаем: «Л.Н. расспрашивал Марию Николаевну про монастырскую жизнь, восхищался покоем тамошним. Некоторыми монашенками, про которых Мария Николаевна ему особенно рассказывала (Саша, вступившая молодой девушкой. И еще другая – такая же). Мария Николаевна спросила его, не дуры ли они: «Ведь так назвал нас», – сказала она. Л.Н.: «Нет, прекрасные женщины». Удивлялся, что их столько – семьсот».



Эта подушка, вышитая на красном и черном фоне белыми нитками «крестиком» или так называемым русским швом, используемым еще в самой глубокой древности, представляет собой уникальный образец рукодельного искусства, в котором в православных символах: Вифлеемская звезда, крест, пальма, дом, ключи, корона, якорь, сердце, замок, лира, бабочка, фонарь, потир, петух, – зашифрован ответ Марии Николаевны брату о смысле жизни, который она теперь видела только в служении Богу, стяжании благодати Святого Духа. Вышивая Вифлеемскую звезду, возвестившую о рождении Спасителя, Мария Николаевна еще и еще раз тем самым повторяет брату, что в Нем спасение, что «… нужно покаяние – оно одно только может нам отворить ворота к милосердию Божию…» (письмо ее к Толстому от 28 декабря 1907г. ); «…покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Матф. IV, 17). Крест – это скорби, болезни и другие тяготы земной жизни, посылаемые Богом. На Кресте Христос принял смерть ради нашего спасения. Пальма – символ мученичества. Ключи – от Царствия Небесного (дом). Якорь – надежда на помилование и получение Царствия Небесного. Корона – Царский венец уготованный тому, чье сердце всецело принадлежит Богу («Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят», Мтф. V, 8), кто хранит уста от многословия (замок), кто словословит Бога (лира), живет не заботясь о завтрашнем дне (бабочка). («Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?… Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам», Мтф. VI, 25, 33). Фонарь- светильник («Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взявши светильники свои, вышли на встречу жениху; Мтф. XXV, 1). Потир – церковная чаша, в которой выносятся Святые Дары во время Божественной Литургии. Петух – напоминание христианам об отречении апостола Петра и милости Божией, прощающей грехи раскаявшимся грешникам.



{pagebreak}Об обращении к Богу, соединении с Ним Мария Николаевна просила своего отлученного от Церкви брата, посылая ему этот подарок, и позже в письме 21 марта 1909 года вновь и вновь писала: «…как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться с Христом, сделать то, что Он убеждал своих учеников в последний, прощальный, трогательный ужин с Ним – приимите, а это вечное воспоминание. Если бы ты захотел только соединиться с Ним в Его воспоминании, какое бы ты почувствовал просветление и мир в душе твоей и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы ясно, как день!».



Но Толстой умер не покаявшись и не примирившись с Церковью, и старец Иосиф не дал благословения Марии Николаевне молиться за брата, что для нее было очень тяжело. На следующий день после его смерти она пишет в Тулу священнику отцу Димитрию Троицкому, протоиерею Спасо – Преображенского храма, который с 1897 года часто бывал в Ясной Поляне в семье графов Толстых и пытался вернуть Льва Николаевича к православной вере. Это письмо наполнено скорбью, отчаянием, усугубляемыми запретом молиться за умершего. «…Но я надеюсь, – пишет Мария Николаевна, – что тот крест и то испытание, которое он с удивительным терпением и кротостью вынес последнее время, отверзят ему милосердие Господа. Неужели он попадет в ад, со всеми злодеями и неверующими ни во что святое! Ведь он любил Бога и Христа, горячо молился, много делал добра, а главное много любил, всех любил и даже людей ему недоброжелательных. А ведь без любви все мои добродетели и чудеса ничто! (I Посл. к Коринф., гл. XIII). Дорогой Батюшка, мне очень больно и тяжело! Не знаю, как за него молиться!? Неужели я не могу просить: «Не лиши его Царства Небесного?». …Скажите мне, Батюшка, как я могу за него молиться? Ведь слова в Псалмах и во многих молитвах, которые я, читая, применяла бы к нему (например, прекрасная молитва 19 кафизмы)».



И лишь незадолго до смерти Марии Николаевны ее новый духовник снял с нее запрет почившего старца Иосифа, разрешив молиться за Толстого, но только в келье, что явилось большим утешением для нее.



Скончалась Мария Николаевна 6 апреля 1912 года. Она была именинницей 25 марта, на Благовещение Пресвятой Богородицы, совпавшее в тот год с Пасхой. Сохранилось последнее письмо к ней ее подруги Елизаветы Федоровны Громовой. На конверте адрес: «Почтовая станция «Подборки» Калужской губ. Шамордино. Амвросиевская женская Пустынь. Графине Марии Николаевне Толстой». И карандашом рукой Е.Н. Громовой: «Последнее письмо, заставшее ее на краю гроба…»: «Христос Воскресе!



Дорогой друг мой Maria, Поздравляю с великим праздником, а также с Днем твоего Ангела; с прибавлением всевозможных лучших пожеланий! ... Если была бы хорошая погода и дорога, отчего бы было тебе не приехать к нам с Маней?! Ведь надо воспользоваться случаем пока есть хотя маленькая возможность и еще мы на ногах…. Господь и Силы подаст прибегающим к Нему, что тебе и без меня – давно известно и испытано!! Прости, если не так думаю, но сильно желание тебя видеть в Смоленске! Целую еще раз крепко, моего единственного, старинного друга. Храни тебя Бог! Помолись за меня так, как и я молюсь за тебя!!!. Много любящая тебя твоя старушка Е.Г.».



За день до смерти Мария Николаевна приняла схиму с именем Мария. Последние дни ее жизни подробно описаны корреспондентом Н.Б. в статье «Кончина М.Н. Толстой» в газете «Русское слово» 10 апреля 1912 г.: «… На третий день Пасхи М.Н. почувствовала себя плохо; оказалось катаральное воспаление легких. Но и лежа уже в постели, М.Н. тщательно старалась соблюдать устав. Аккуратно прочитывала положенные на каждый день молитвы. При ней почти безотлучно дежурила ее дочь В.В. Нагорнова. Когда М.Н. чувствовала себя очень плохо, она заставляла дочь читать молитвы. Внимательно следила за каждым словом молитв, и когда В.В. Нагорнова произносила неправильно какое-нибудь славянское слово, лицо М.Н. мучительно искажалось: «Не так… Вот как нужно», – через силу поправляла она. Во время болезни духовник М.Н. несколько раз уговаривал ее принять схиму. «А вдруг я оправлюсь и не сдержу обетов?» – говорила больная, отказываясь от схимы. 5 апреля ей стало как – будто лучше, но она позвала дочь и сказала: «Варенька, мне кажется, я сегодня умру», – и просила позвать духовника. Причастившись, М.Н. заявила, что она готова принять схиму. К 7-ми часам вечера все было приготовлено к исполнению обряда. Мария Николаевна страшно волновалась. Во время обряда она с трудом отвечала на предлагаемые вопросы. На некоторые, особенно серьезные, она отвечала твердо, но не в категорической форме: «Постараюсь всеми моими силами…». Приняв схиму, больная несколько успокоилась. Мария Николаевна до последней минуты своей жизни не теряла сознания. После схимы она действительно, как бы отрешилась от всего земного. Просила читать ей Св. Писание. Но силы видимо угасали. Все окружавшие М.Н. не покидали ее, окружив постель, на которой полулежала больная. О сне никто и не думал. Поздно вечером М.Н. опять заговорила о смерти, просила у всех прощения. Около 3-х час. ночи приподнялась, попросила маленькую подушечку. Подложив под голову и повернувшись на бок, больная как будто задремала. Кругом было тихо, но никто из присутствующих не слышал, как оборвалось дыхание любимой сестры Льва Николаевича, «совести его»… когда кто-то дотронулся до руки Марии Николаевны, рука ее уже холодела… Было три часа». По монашеским правилам схимница должна лежать в гробу с закрытым лицом, но приходившие проститься с усопшей монахини просили открывать ее лицо, которое было необычайно умиротворенным и спокойным. Настоятельница монастыря разрешила исполнить и желание дочерей схимонахини Марии сфотографировать ее на смертном одре. «Схимнические одежды нужно выстрадать: если кто-то покупает себе нарядный костюм, то должен заплатить за него, тем более за схиму. Только за обыкновенные одежды платят деньгами, а за схимнические – великими скорбями. Надо распяться для мира…», – писал преподобный Варсонофий Оптинский.



Для наследования вечной жизни, являющейся для верующего человека целью всего его земного пути, схимонахиня Мария оставила мирскую жизнь и ушла в монастырь, стремясь к смирению, кротости, терпению и неся тяжелый труд непрестанной молитвы за себя и близких. Это путь сильных и лучших людей.



Похоронена схимонахиня Мария на монастырском кладбище, недалеко от Троицкого храма.





Материалы и источники:





Переписка Л.Н. Толстого с сестрой и братьями. М. 1990 С. 383-384, 400, 502, 509.



ГАКО (Государственный архив Калужской области). Ф.33. Оп. 3. Д. 2050.



Там же. Ф.33. Оп. 2, Д.1725, 1410.



ОР ГМТ (Отдел рукописей Государственного музея Л.Н. Толстого в Москве). Инв. 213, 143, 202.



МУЯП. ( Музей-усадьба «Ясная Поляна»).Инв.1136.



МУЯП. Инв. 361.



Там же. Инв. 222.



Там же. Рукопись С.А. Толстой. ДКМ-2792.



Там же. Инв. 11664.



Литературное наследство. У Толстого. «Яснополянские записки» Д.П. Маковицкого. М. 1979. Т.3.С.136; Т.2 С.132.



Е.В. Оболенская. Моя мать и Лев Николаевич. Воспоминания. Журнал «Октябрь». 1928. Кн. 9-10